Карты смысла. Архитектура верования - Джордан Питерсон

каждый звук, который издает инструмент, каждое движение пальца. Несколько недель назад на другом трудном уроке я объяснил ей, что такое ритм. Почему трудном? Потому что дочка будет сидеть за роялем и даже может расплакаться от усердия, но не остановится. И она действительно хочет научиться играть. В машине она всегда слушает музыку и отбивает ритм. Она сама использует метроном, ускоряя или замедляя темп любимых песен. Вчера я объяснял, как добиться громкого и тихого звучания. Это далось ей непросто: она старательно нажимала каждую клавишу нашего старого пианино (у которого много особенностей), пытаясь точно определить, с какой силой нужно надавить, чтобы извлечь шепчущий звук.

Я проснулся на следующее утро после одного из наших уроков и вспомнил обрывок сна. В нем я понял, что именно различия между способами действия делают эти действия стоящими. Я знаю, что ценность вещей определяют верования людей, но никогда не доводил эту мысль до логического конца. Если вера определяет ценность, то расстояние между добром и злом придает жизни смысл. Чем более сто́ящей является модель действия (то есть чем она лучше, чем больше в ней добра, а не зла), тем более положительную эмоциональную значимость она имеет. Получается, что для тех, кто не верит в добро и зло, вещи не имеют смысла, потому что они не обладают особой ценностью.

Я, конечно, знал таких людей (хотя и не могу утверждать, что они оказались в этом положении потому, что не видели разницы между добром и злом). Они ничего не могли сделать, потому что не видели, чем один путь отличается от другого. Именно отсутствие разницы делает жизнь, по выражению Толстого, жестокой и бессмысленной шуткой. Наверное, это происходит потому, что люди не видят смысла в том, чтобы нести тяготы существования в отсутствие доказательств того, что усилия и труд имеют какую-то реальную ценность.

Значимость – это континуум, линия, протянувшаяся от необходимой точки «А» до необходимой точки «Б». «А» и «Б» определяются относительно друг друга, как две точки определяют линию. Полярность между ними указывает на значимость цели. Чем она больше (то есть чем выше напряжение) между этими точками, тем более сто́ящим является предприятие. В отсутствие зла невозможно распознать добро – оно просто не может существовать. Значимость теряется без наличия противоположностей. Таким образом, чтобы мир имел ценность (то есть чтобы между двумя вещами действительно нужно было делать выбор), в нем должны присутствовать и добро, и зло.

Тогда можно было бы выбирать только добро, по крайней мере в идеале, – и зло стало бы существовать лишь в потенциале. Таким образом, мир мог бы стать ценным (оправдать бремя, которое ради него надо нести), если бы в нем сохранялась только возможность присутствия зла – если бы каждый решал действовать правильно. Мне кажется, что это самая оптимистичная мысль, которая когда-либо приходила мне в голову.

Но каким путем нужно следовать, чтобы избавиться от слепоты и глупости, чтобы приблизиться к свету? Христос сказал: «Итак, будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Мф. 5:48)[657]. Но как этого достичь? Как всегда, нас ставит в тупик ироничный вопрос Понтия Пилата: «Что есть истина?» (Ин. 18:38).

Даже если мы точно не знаем, что такое истина, каждый может сказать, что ею не является. Это не жадность, не постоянное стремление к материальной выгоде, не отрицание опыта, который, как мы хорошо знаем, реален, и не причинение страдания ради страдания. Возможно, стоит перестать делать то, что мы, вне всякого сомнения, считаем неправильным, стать дисциплинированными и честными и, следовательно, все лучше воспринимать природу блага.

Истина кажется до боли простой – настолько простой, что порой напоминает чудо, о котором так легко забыть. Люби Бога всем умом твоим, и всеми делами твоими, и всем сердцем твоим. Это значит: служи истине превыше всего и относись к ближнему как к самому себе – не с жалостью, которая подрывает его самоуважение, и не по справедливости, которая возвышает тебя над ним, а как к божеству, несущему тяжкое бремя, но все еще способному видеть свет.

Говорят, управлять собой труднее, чем целым городом, – и это не метафора, а прописная истина. Именно по этой причине мы всегда пытаемся управлять городом. Перестав молиться на людях и вместо этого убирая пыль под ногами, мы предаемся извращенной гордыне. Нам кажется слишком прозаичным достойно и с уважением относиться к тем, кто встречается у нас на пути, когда можно выходить с протестами на улицу. Воспитать личность может быть важнее, чем восстановить мир. Во всяком случае, многие из наших действий эгоистичны, а эгоизм и интеллектуальный снобизм маскируются под любовь, создавая мир, зараженный бесполезными «добрыми» делами.

Кто может поверить, что будничный выбор между добром и злом, который мы делаем каждый день, превращает мир в руины, а надежду – в отчаяние? Но это действительно так. Мы сами видим, что способны творить великое зло, постоянно воплощающееся в больших и малых вещах, но, кажется, никогда не сможем реализовать нашу бесконечную способность к добру. Кто сможет возразить Солженицыну, который утверждал, что один человек, который перестает лгать, может свергнуть тиранию?

Христос сказал, что Царство Небесное распространяется по земле, но люди его не видят[658]. Что, если лишь самообман, трусость, ненависть и страх заражают наш опыт и превращают мир в ад? Эта гипотеза, по крайней мере, не хуже любой другой. Она вызывает восхищение и рождает надежду. Почему мы не можем на собственном опыте выяснить, насколько она верна?

Божественность интереса

Центральные идеи христианства коренятся в гностической философии, которая, в соответствии с психологическими законами, просто должна была развиваться в то время, когда классические религии выходили из употребления. Это было обнаружено при восприятии символов, вынесенных бессознательным процессом индивидуации, который начинается всегда, если коллективные доминанты человеческой жизни приходят в упадок. Появляется множество людей, одержимых архетипами божественной природы, которые поднимаются на поверхность, чтобы сформировать новые доминанты.

Это состояние одержимости проявляется в том, что одержимые идентифицируют себя с архетипическим содержанием бессознательного, и поскольку они не представляют, что навязанная им роль есть результат нового подражания (которое еще должно быть понято), они воспроизводят его конкретно в своих собственных жизнях, становясь таким образом пророками и реформаторами.

Поскольку архетипическое содержание христианской драмы было способно дать удовлетворительное выражение встревоженному бессознательному многих людей, consensus omnium подняло эту драму до общеобязательной истины – конечно, не актом решения, но иррациональным фактом одержимости, что гораздо эффективнее.

Таким образом, Иисус стал охраняющим образом