Карты смысла. Архитектура верования - Джордан Питерсон

Свет солнца – это символ силы, превосходной ясности и сознательности, героизма и постоянства, победы над силами тьмы, распада и разложения. Древнейшие патриархальные боги и земные вожди ассоциировали животворящие свойства солнца с героическими идеалами человека, потому и монеты чеканились из золота и имели круглую форму, как у солнечного диска.

Кроме того, этот драгоценный метал был идеальной конечной целью, к которой стремится любая руда, – кульминацией прогресса. Созревая в земной утробе, обычный свинец, готовый спариваться (сочетаться) со многими другими веществами, стремится к совершенству и нетленности золота, как и непостоянный дух неизвестного, заключенный в материи. Элиаде пишет:

Если ничто не препятствует процессу созревания, любая руда со временем станет золотом. «Если бы не было внешних препятствий для исполнения замыслов природы, – писал один западный алхимик, – она всегда завершала бы то, что хотела произвести…» Вот почему мы должны смотреть на рождение несовершенных металлов как на выкидыш и уродство, которые происходят только потому, что природа сбилась с пути или встретила некое сопротивление…

В Китае, так же в Аннаме, Индии и на индийском архипелаге с давних пор верили в естественные превращения металлов. Тонкинские крестьяне говорили: «Черная бронза – мать золота». Золото естественным путем происходит из бронзы. Но эта природная трансмутация происходит только в том случае, если бронза пролежит в земле достаточно долгое время…[604]

Алхимик считал себя акушером природы и старался воплотить в жизнь то, что она медленно пыталась породить. Следовательно, он стремился ускорить преобразование материи в нечто идеальное, то есть в золото. Элиаде продолжает:

Благородное золото – это спелый плод; другие металлы обычны, потому что они еще «не созрели». Другими словами, конечная цель природы – создание царства созревших минералов. Естественное превращение металла в золото вписано в его судьбу. Природа стремится к совершенству. Но поскольку золото является носителем высокодуховной символики (в индийских текстах неоднократно повторяется, что «золото есть бессмертие»), возникает новая мысль об алхимике как о брате и спасителе природы. Он помогает ей осуществить конечную цель, достичь идеала, который есть совершенствование ее потомства – ископаемых, животных и людей – и обретение им абсолютного бессмертия и свободы…[605]

Алхимики жили в мире, который теоретически был искуплен жертвой Христа, по крайней мере с христианской точки зрения. Но они не чувствовали себя спасенными, не были удовлетворены нынешним, еще слишком смертным состоянием и поэтому обратили внимание на те стороны мира, которые господствующая мораль сочла недостойными изучения, порочными и презренными. Предполагая или надеясь, что все еще может измениться к лучшему, они проводили исследования (так же как мы изучаем неизвестные, новые инструменты, чтобы извлечь из них пользу). Алхимики верили, что углубленный анализ приносит искупительное знание. Они признали невыносимость настоящего и отождествили себя со все еще падшим миром. Эти ученые верили, что желанная трансмутация материи может произойти, если высвободить из нее Меркурий. То есть они скрыто признавали, что (ориентированное на интересы) исследование является ключом к (спасительному) умножению знаний о бытии.

Поступая так, алхимики сравнивали себя с героем-исследователем и бессознательно (то есть в процедуре, если не в представлении) превращались в искупительную силу. Это осложнялось тем, что они также считали себя причастными к состоянию материи, а значит, сами нуждались в спасении. То есть алхимики относили себя, по крайней мере частично, к той же категории, что и материя (к тому, что могло стать золотом, а также к тому, что помогало совершить это преобразование). В конце концов, для донаучного ума с его более общими и смешанными категориями не существует ясного различия между «вещью, над которой совершается действие» и «вещью, которая действует». Элиаде, например, описывает симпатическую магию, с помощью которой можно привить два разных растения (заставить непохожее соединиться с непохожим, если говорить более обобщенно):

Ибн Вашья – и это не единственный восточный писатель, который позволяет себе увлекаться подобными образами, – говорит о фантастических слияниях (вопреки природе) различных видов растений. К примеру, он утверждает, что если привязать ветвь лимонного дерева к лавровому или оливковому, на нем созреют крохотные лимоны размером с оливку. Но он подчеркивает, что все получится, только если дождаться слияния солнца и луны и соблюсти особый обряд. Он описывает это действо так: «Ветку должна держать очень красивая девушка, с которой постыдным и неестественным образом спаривается мужчина; во время коитуса она прививает ветку к дереву». Смысл ясен: чтобы обеспечить «неестественный» союз в растительном мире, необходим извращенный половой союз между людьми[606].

Такие мысли – далеко не редкость. Практически каждый процесс, осуществляемый людьми до развития экспериментальной науки, – от сельского хозяйства до металлургии – сопровождался ритуалами, призванными вызвать нужное состояние ума или проиллюстрировать процедуру, необходимую для достижения желаемого результата. Это происходило потому, что действие предшествовало оформлению мысли. Таким образом, во время сева происходили ритуальные совокупления, а горняки, кузнецы и гончары совершали жертвенные обряды. Природе нужно было показать, что делать, и человек не в последнюю очередь подавал собственный пример. Церемонию могут правильно совершить лишь те, кто находится в определенном состоянии ума. Эта мысль была доведена до логического завершения во время алхимической процедуры, которая в качестве фантастического конечного состояния или желанного будущего предлагала глубокое и максимально всеобъемлющее преобразование до конечного совершенства, или искупления материи.

Чтобы гармонично сочетать разрозненные элементы, получить философский камень, превращающий неблагородные металлы в золото, и добиться совершенства от природы, человек должен был сам стать совершенным и достичь единства с самим собой. Стремление алхимика к идеалу, как и зависимость алхимической процедуры от его собственной жизни, усиливалось его отождествлением с материальным миром (то есть тем, что он относил себя к категории материи). Человек – падшее, развращенное, корыстное существо, способное к бесконечному преображению. Он причастен сущности невыносимого, но перерождающегося бытия. Следовательно, то, что влияло на трансформацию объектов, по логической необходимости имело отношение и к преобразованию его собственной жизни. Превращение первичной материи в золото в целом представляло собой искупление мира. Средством достижения этой цели был философский камень. Такое развитие теории о симпатической магии в области химии означало, что с течением времени алхимия накапливала все больше размышлений (прежде всего образных) о природе совершенства.

Современникам трудно понять, какое все это имеет значение. Психология и психиатрия – так называемые науки о сознании – посвящены, по крайней мере теоретически, эмпирической оценке и лечению психических расстройств. Но по большей части это лишь дымовая завеса. Люди всегда стремились к идеалу. Сейчас мы предпочитаем не