Карты смысла. Архитектура верования - Джордан Питерсон

также угрожала разрушить отождествление с Церковью. Более того, осознание бесконечных страданий человека подрывало догматы церкви и затрудняло восприятие действий Христа как конечного искупления, которое они в теории гарантировали. В результате церковные власти не без оснований (по крайней мере, с точки зрения сохранения традиции) видели угрозу в контакте с матриархальным преступным миром материи (то есть с неизвестным).

Алхимическое увлечение материей развивалось в противовес раннехристианской оценке духовного и познанного (в противоположность области известного). Подавление чувственного мира и одновременное утверждение абсолютного знания означало отказ или отрицание аномального эмоционального опыта, а следовательно, и ценности таких переживаний. Одержимость материей возникла как следствие этой утраты и превратилась в стремление получить нечто отвергнутое и неведомое – притягательный запретный плод.

Наблюдая за непонятными явлениями, алхимик прибегал исключительно к умозрительным рассуждениям, чтобы истолковать неизвестное. Наши современники считают это фантазиями средневекового христианского (и в ряде случаев дохристианского) ума:

В некотором смысле так оно и есть, и по этой причине они поддаются расшифровке с помощью сложной психологии. [Алхимический подход]… представляет собой настолько очевидное духовно-нравственное отношение, что невозможно сомневаться в его психологической природе. По нашему мнению, это сразу же возводит разделительную стену между психическим и химическим процессами. Для современника эти две вещи несоизмеримы, но они не были таковыми для средневекового ума. Он ничего не знал о природе химических веществ и их комбинации. Он видел лишь загадочные субстанции, которые, соединяясь друг с другом, необъяснимо порождали столь же загадочные новые вещества. В глубокой тьме фантазия алхимика была свободна и могла играючи сочетать самые невероятные вещи. Для нее не существовало границ, она проявлялась независимо от того, что происходило вокруг[609].

Алхимик мыслил как средневековый человек или его предшественник – следовал архаичным убеждениям. Он анализировал свои заключения и проецировал их на материю (мы также рассматриваем ее в свете привычных и, следовательно, скрытых допущений), то есть толковал образы, мелькающие в воображении, и обращал внимание на спонтанные продукты пытливого ума (и, следовательно, все лучше понимал его работу). История алхимии представляет собой тысячу семьсот лет фантазий о природе (нравственного) преобразования, которому, возможно, подвергалась материи (категория, включающая человека) в естественном стремлении к совершенству. Центральное место в этом процессе занимали разложение, трансформация и воссоздание неискупленного первовещества — prima materia:

Само название, которое алхимики дали своей науке – «спагирическое» искусство, и их девиз solve et coagula (растворяй и сгущай) говорят о том, что они видели суть своего искусства в сочетании разделения и анализа с консолидацией и синтезом. Алхимиков, прежде всего, интересовало первоначальное состояние, в котором имел место конфликт противоположных тенденций или сил; потом они ставили важный вопрос о методе, с помощью которого можно было бы вновь соединить разделившиеся враждебные элементы и качества. Первоначальное состояние, названное haos [хаос], не задавалось с самого начала и его следовало искать как prima materia. И если начало работы не было самоочевидным, то еще в меньшей степени самоочевидным был ее конец. Есть множество рассуждений на тему природы конечного состояния, и все они отражены в его определениях. Самыми распространенными являются идеи его постоянства (продление жизни, бессмертие, способность не поддаваться разложению), его андрогинности, его духовности и материальности, его человеческих качеств и сходства с человеком (гомункулус), а также его божественности[610].

Деяние алхимиков – их opus — начиналось с решимости встретиться лицом к лицу с неизвестным, запертым в материальном мире, в погоне за идеалом, который символизировал философский камень – lapis philosophorum. Это единая субстанция, превращающая неблагородные металлы в золото и способная на многое другое: она даровала своему хранителю полноту знания, бессмертную жизнь и безупречное психическое и физическое здоровье. Средневековый человек понятия не имел, что создание такого вещества невозможно, и знал о многих субстанциях, обладающих преображающими свойствами.

Причина таких поисков кажется довольно простой. Несомненно, многие пробовали свои силы в алхимии исключительно ради возможной экономической выгоды, как и сегодня многие занимаются профессиональной деятельностью ради финансового благополучия. (Но даже это можно назвать желанием получить искупление, пусть и материальными средствами. Оно может неожиданно перерасти в более чистое духовное стремление в процессе созревания личности или в результате непредсказуемой игры воображения и неожиданных обстоятельств.) Были также алхимики, которые руководствовались благородной любознательностью и работали так же серьезно и ответственно, как современные естествоиспытатели. Опасно недооценивать силу и загадочность философского камня. Эта мысль подстегнула упорные исследования тайн материи, положив начало трудным, кропотливым, дорогостоящим процессам. Предположение о том, что материя заключает в себе секрет мудрости, здоровья и богатства, лежит в основе любого современного научного изыскания. Трудно поверить в то, что такая идея могла возникнуть и получить серьезную поддержку, несмотря на свою грандиозность и противоречие догматам церкви. Это особенно поражает, если учесть, что эти попытки растянулась на семнадцать веков, несмотря на то что ни один алхимик не достиг заветной цели. Юнг пишет:

Принимая во внимание тот факт, что подобное чудо никогда не происходило в реторте, несмотря на периодические утверждения, что кому-то все-таки удалось изготовить золото, и что ни панацея, ни эликсир, не смогли в значительной степени продлить человеческую жизнь, и что гомункулус так никогда и не вылетел из печи, – принимая во внимание этот абсолютно отрицательный результат, мы вынуждены задаться вопросом: на чем же тогда основывались энтузиазм и страстная увлеченность адептов?

Для того чтобы ответить на этот трудный вопрос, необходимо помнить, что алхимики, ведомые своей страстью к исследованиям, находились на вполне перспективном пути, поскольку после столетий упорного труда алхимия дала плоды в виде химии и ее потрясающих открытий. Эмоциональная динамика алхимии в значительной степени объясняется предчувствием этих неслыханных возможностей. Какими бы бесполезными ни были усилия алхимиков, их предприятия, несмотря на постоянные провалы, имели положительный психический эффект, что-то сродни удовлетворению или даже ощутимому увеличению мудрости. В противном случае было бы невозможно объяснить, почему алхимики не отказались с отвращением от своих почти неизменно тщетных проектов[611].

Алхимическое воображение являлось (и является) побудительной силой для эмпирического исследования, точно так же как фантазии иудеохристианства заложили основу западной цивилизации. Таким образом, во главе процесса адаптации стоит таинственный, абсурдный и непостижимый миф. Элиаде утверждает (особенно акцентируя внимание на происхождении науки):

Лишь недавно стало известно о причастности Ньютона к данному интеллектуальному движению, в первую очередь направленному на обновление европейской религии и культуры посредством смелого синтеза оккультной традиции с естественными науками. Правда, Ньютон не обнародовал результаты своих алхимических экспериментов, хотя и заявлял, что некоторые из них увенчались успехом. Его многочисленные рукописные