Право и литература. Как Пушкин, Достоевский и Толстой придумали Конституцию и другие законы - Алим Хусейнович Ульбашев

Пушкина, Достоевского, Некрасова, Чехова и Набокова доказывают прямо обратное: благодаря своему безусловному и неоспоримому таланту великие мастера слова так или иначе добивались относительного достатка. Никто из них не был назначен в классики, не получал фальшивых титулов и премий по блату, они побеждали в конкурентной борьбе за читателя и, как следствие, добивались достойных гонораров. И уж точно никто из них не предпочел бы китайский ширпотреб литературе.

Как уже отмечалось, с XIX века важную роль в России играли толстые литературные журналы, так называемые «толстяки». На них равнялись начинающие писатели. Именно «толстяки» определяли эстетические вкусы и даже общественно-политические настроения целых поколений. В прошлом их тиражи исчислялись десятками, а то и сотнями тысяч экземпляров.

Сегодня толстые журналы существуют лишь милостью божьей и государственными дотациями, с трудом покрывающими расходы на производство крошечных тиражей. Большинство «толстяков» выходят на дешевой, рвущейся, подобно паутине, серой бумаге. На первый взгляд второстепенные полиграфические характеристики в действительности служат лакмусовой бумагой востребованности «толстяков».

Толстые журналы в свое оправдание, как правило, приводят одни и те же аргументы. Литература, дескать, поприще для избранных, а потому и коммерчески выгодными журнальные проекты быть не могут.

«Не публиковать же нам низкопробные детективы и любовные романы!» — из раза в раз говорят они.

Такой довод, однако, правдив лишь наполовину. От литературных журналов и в самом деле никто не ожидает, что они заполнят свои полосы беллетристикой, чтобы этим добиться благосклонности невзыскательной публики. Но и неправильно думать, что настоящая литература — удел лишь узкого круга полумифических интеллектуалов. Хорошая книга обязательно добьется массового признания. Толстой и Тургенев всегда были настоящей литературой, но при этом их ценили тысячи преданных читателей, за право публикации их трудов дрались лучшие журналы и издательские дома.

Так уж распорядилась судьба, что русская классика XIX–XX веков установила настолько высокую планку для всех будущих поколений писателей, что взять ее мало кому дается. Созданное в прошлом и позапрошлом столетиях удивительным образом не устаревает и порой ближе и важнее сегодняшнему читателю, чем творчество наших современников. Во многом сюжеты «Капитанской дочки» Александра Пушкина, «Окаянных дней» Ивана Бунина, «Белой гвардии» Михаила Булгакова и «Тихого Дона» Михаила Шолохова лучше помогают понять жизнь нашего общества, чем творчество тех самых 140 000 современных литераторов.

Я не уверен, что смогу назвать хотя бы одно художественное произведение, написанное на русском языке за последние тридцать лет, которое будет по-настоящему волновать потомков через сотню и уж тем более через две сотни лет. В общем, именно поэтому я был вынужден проходить мимо текстов современных авторов.

По долгу службы мне приходится много работать с американскими правоведами и профессорами юридических школ. Я вижу, что в своих научных исследованиях они опираются не только на законы, судебные прецеденты и работы других ученых, но и… на труды отцов-основателей Соединенных Штатов Америки. Будь то вопросы государственного устройства, налогообложения, внешней политики, регулирования торговли или прав человека, юристы всегда спрашивают себя: а что бы в этой ситуации сказал Томас Джефферсон, Александр Гамильтон или, допустим, Бенджамин Франклин?

В определенный момент я невольно стал задумываться, чье мнение могло служить бы подобным компасом и для россиян. Россия, в отличие от Соединенных Штатов, за последние триста лет несколько раз радикально меняла свой политический курс и даже формы государственного устройства. Поэтому неудивительно, что среди политических деятелей прошлого почти не осталось тех, чье мнение пользовалось бы абсолютным авторитетом в наши дни. На роль российских Джефферсонов, Гамильтонов и Франклинов вряд ли сгодятся цари, генсеки и депутаты. Но кто же тогда? Затем ко мне пришло понимание очевидного: таковыми в нашей истории могут считаться лишь классики русской литературы и никто более.

Российский юрист, который намерен посвятить свою жизнь служению закону и правосудию, должен в своих поисках чтить вольнолюбивые идеалы Пушкина, различать идеи Достоевского и Тургенева, опираться на толстовский гуманизм, сохранять чеховскую тактичность и деликатность, имея дело с самыми чувствительными вопросами общественной жизни.

Реализуема ли столь амбициозная задача?

Следуя заповеданным нашими классиками принципам, авторского ответа в книге давать я не буду, а оставлю этот вопрос открытым для своего читателя.

Слово научного редактора

Когда все средства веры, знаний и искусства не дали результата, когда религия и мораль бессильны, тогда на сцене появляется новое действующее лицо, более решительное и суровое, — право. Оно идет другой, более короткой и более простой дорогой: не произносит проповедей, не поучает, не делает замечаний, не взывает к совести, а приказывает и принуждает человека насилием к исполнению того, чего он не желал исполнить добровольно, при этом карая его за непослушание. Таким образом, с мечом в руках право завершает то большое дело, во имя которого работают религия, мораль, искусство и наука. Из этого видно, чем по своей сути является право: оно является принудительным средством для осуществления общечеловеческих идеалов.

Е. В. Васьковский, дореволюционный юрист, классик русского гражданского права и процесса[393]

Дорогой читатель, издательство предложило мне выполнить научное рецензирование замечательной работы А. Х. Ульбашева «Право и литература». Я с удовольствием принялся читать ее, поскольку тема исследования не только очень близка мне, но и представляется крайне недооцененной в нашем Отечестве.

Сам я над вопросами соотношения права и литературы впервые задумался еще на втором курсе учебы в университете, когда наткнулся в библиотеке на работу Йозефа Колера «Шекспир с точки зрения права (Шейлок и Гамлет)». Попутно заметим, что уважаемый автор тоже упоминает ее в своем труде. Позднее я прочитал работу А. П. Лопухина «Суд над Иисусом Христом», но именно из-за любопытства, которое было распалено книгой Колера. Сочленение трех важнейших тем — теологии, права и литературы, — конечно, очень впечатлило меня, но это было только первое приближение к этой проблеме. Скорее, это даже был просто тизер, мираж, мифическая сирена.

Несколько позже я с интересом прочитал труды В. А. Белова, который как бы шутки ради описывал и рассматривал детские книги и мультфильмы в контексте правовых споров и разрешал на их основе задачки по гражданскому праву.

Третьим этапом моего погружения в эту тему стало чтение собрания сочинений выдающегося юриста и судьи А. Ф. Кони, который, к моему искреннему удивлению, критических статей на художественные произведения и спектакли написал значительно больше, чем правовых работ, а в кругу его близких друзей по переписке были и Л. Н. Толстой, и А. П. Чехов, и Ф. М. Достоевский, и В. Г. Короленко. Причем стиль и содержательность почти любого из писем демонстрируют, что уровень образования и писательского таланта адресатов и адресанта вполне сопоставим. На