Право и литература. Как Пушкин, Достоевский и Толстой придумали Конституцию и другие законы - Алим Хусейнович Ульбашев

В поэзии XIX века, в отличие от «Слова о полку Игореве», уже не принято называть войну пиром. Александр Пушкин подростком застал 1812 год и затем вобрал идеи западной гуманистической философии. Его поколение хотя и воспринимает войну как неизбежность, но куда острее переживает трагедию человеческой смерти на поле боя.

Два чувства дивно близки нам —

В них обретает сердце пищу:

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

Животворящая святыня!

Земля была б без них мертва,

Как. пустыня

И как алтарь без божества[369].

Нельзя не видеть еще одну закономерность. Войны, в которых Русь/Россия терпит поражения, неизбежно порождают реваншистские настроения не только в обществе, но и в литературе. Примерами тому служат все то же «Слово о полку Игореве» или «Левша» Николая Лескова. Победа над противником, наоборот, часто заставляет русского писателя заняться гуманистической рефлексией о природе войны, о необходимости мирного сосуществования, усомниться в правильности государственной политики и задуматься о цене победы, как это делает Лев Толстой в «Хаджи-Мурате».

О войне с Наполеоном — точнее, о двух войнах 1805 и 1812 годов — обстоятельнее других говорил Лев Толстой в «Войне и мире». Если в начале романа мы видим в репликах героев пиетет перед всем французским и восхищение образом Наполеона, то затем это отношение стремительно меняется.

Интересна эволюция взглядов Андрея Болконского. В самом начале повествования он произносит следующие слова: «Наполеон как человек велик на Аркольском мосту, в госпитале в Яффе, где он чумным подает руку, но… но есть другие поступки, которые трудно оправдать»[370]. Сомнения в Наполеоне только зарождаются, формулируются интуитивно, но пока герой еще не может однозначно их высказать.

Оказавшись на настоящей войне под Аустерлицем и повстречав там Наполеона, Болконский освобождается от пленительных чар, которыми был овеян образ французского императора: «Он (Болконский. — Прим. авт.) знал, что это был Наполеон — его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками»[371].

Такое преображение главного героя может показаться непоследовательным, ведь сам Наполеон нисколько не изменился за это время. К тому же важна одна деталь: из-за ранения князь Андрей так и не посмотрел в глаза Наполеону, хотя тот стоял в нескольких шагах и Андрей хорошо слышал его голос, осознавал присутствие французского императора.

По всем канонам жанра у Болконского нет оснований столь радикально менять отношение к Наполеону. Будучи человеком образованным и информированным, князь не мог не знать или, по крайней мере, догадываться о кровавом прошлом известного корсиканца. Увидев, однако, воочию ужасы войны, бессмысленные жертвы и человеческие страдания, Болконский наконец разглядел в Наполеоне не красивый портрет с иностранной гравюры, а уродливую никчемную карикатуру, повинную в гибели тысяч солдат и мирных людей. В этой сцене в Наполеоне нет ничего человеческого — он олицетворяет мерзость и низменность авантюрной политики той эпохи.

Еще более однозначно Болконский выразил эту мысль в 1812 году: «Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это и не играть в войну. Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость. Все в этом: откинуть ложь, и война так война, а не игрушка. А то война — это любимая забава праздных и легкомысленных людей… <…> Все цари, кроме китайского, носят военный мундир, и тому, кто больше убил народа, дают большую награду… Сойдутся, как завтра, на убийство друг друга, перебьют, перекалечат десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны за то, что побили много людей (которых число еще прибавляют), и провозглашают победу, полагая, что чем больше побито людей, тем больше заслуга. Как Бог оттуда смотрит и слушает их!»[372]

Для Толстого нет никакого противоречия между гуманизмом и патриотизмом: любовь к родной стране невозможна без любви к людям, которые здесь живут. Стало быть, войны нельзя вести ради чьих-то прихотей, — по словам самого Толстого, «за то, что Павел Иваныч обидел Михаила Иваныча»[373], — иначе обесценивалась бы человеческая жизнь.

В отечественной литературе мы часто слышим и видим, как наш солдат проявляет в бою беспримерный героизм, мужественно разбивая врагов. Но за батальными сценами почти всегда скрывается знак вопроса: какие уроки читатель должен вынести из этих побед, дающихся со столь большими потерями?

Повесть Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда» убеждает в том, что на войне всякая несправедливость умножается на двое, а то и на трое. За глупость, самонадеянность, подхалимство, трусость приходится платить кровью, из-за чего многократно возрастает и цена пороков, которые кажутся безобидными в мирное время.

На фронте человеческая жизнь будто бы не стоит и гроша: гибнут офицеры, рядовые, мирные жители. Полководцы, ведомые великими целями, видят перед собой красные стрелочки на картах, но не видят живых людей. Вместе с тем «храбрость не в том, чтоб с голой грудью на пулемет лезть»[374]. Для настоящих побед на фронте нужно что-то большее, продолжает Некрасов: «Вера в людей, с которыми ты вместе воюешь»[375].

Любопытен пример военной и послевоенной рефлексии в поэмах Александра Твардовского о Василии Теркине — «Книга про бойца» (1942–1945) и «Теркин на том свете» (1944–1963). Первая из них полностью завершена во время Великой Отечественной войны, а вторая выйдет почти двадцать лет спустя, после того как отгремели бои самой страшной из войн в истории человечества.

В первой поэме раскрывается образ Василия Теркина как самоотверженного бойца, настоящего героя и защитника своего Отечества, таких воинов видел Твардовский на фронте и с них писал своего Теркина.

А война — про все забудь

И пенять не вправе.

Собирался в дальний путь,

Дан приказ: «Отставить!»

Грянул год, пришел черед,

Нынче мы в ответе

За Россию, за народ

И за все на свете[376].

Во второй поэме, продолжении первой, Теркин после смерти попадает на тот свет.

В жизни на том свете мы угадываем послевоенный Советский Союз, где всем по-прежнему руководит особый отдел во главе с Верховным, «тем, кто в этот комбинат нас послал с тобою» (имеется в виду Сталин). Автор — точнее, Теркин — не скрывает своего разочарования от образа Верховного на том свете.

Самое большое удивление настигает Теркина, а с ним