Право и литература. Как Пушкин, Достоевский и Толстой придумали Конституцию и другие законы - Алим Хусейнович Ульбашев

Михаила Шолохова, — рисует жизнь немцев Поволжья в первой половине XX века. В годы большого террора роман уничтожили советские органы безопасности, а его автор погиб в лагерях. Лишь благодаря чудом сохранившемуся экземпляру книга наконец дождалась своего часа и была опубликована в Германии в 2020 году на языке оригинала[349].

Подобные действия советских властей шли вразрез с заявляемой ими самими политикой интернационализма и разрушали взаимное доверие в обществе. В этом контексте нельзя не упомянуть переписку между советским историком Натаном Эйдельманом и Виктором Астафьевым на заре горбачевской перестройки в 1986 году.

Инициатором переписки выступил Эйдельман — известный пушкинист и специалист по истории декабристского движения. Он обратил внимание на то, что в ряде своих публикаций Астафьев позволил себе резкие, недостойные высказывания в отношении инородцев.

Действительно, в «Ловле пескарей в Грузии» Виктор Астафьев не скрывает отношения к южанам: «Было что-то неприятное в облике и поведении Отара. Когда, где он научился барственности? <…> Как обломанный, занозистый сучок на дереве человеческом, торчит он по всем российским базарам. Вплоть до Мурманска и Норильска, с пренебрежением обдирая доверчивый северный народ подгнившим фруктом или мятыми, полумертвыми цветами. Жадный, безграмотный, из тех, кого в России уничижительно зовут “копеечная душа”, везде он распоясан, везде с растопыренными карманами, от немытых рук залоснившимися, везде он швыряет деньги, но дома учитывает жену, детей, родителей в медяках, развел он автомобилеманию, пресмыкание перед импортом, зачем-то, видать, для соблюдения моды, возит за собой жирных детей, и в гостиницах можно увидеть четырехпудового одышливого Гогию, восьми лет от роду, всунутого в джинсы, с сонными глазами, утонувшими среди лоснящихся щек»[350].

Астафьев без всякого стеснения педалирует национальный вопрос, связывая объективные противоречия в грузинском обществе позднесоветской формации с этнической принадлежностью действующих героев, используя не самый уместный поучительный тон.

Тут нужно напомнить, что деревенской прозе, представителем которой был Астафьев, близко почвенническое неприятие всего «чужого». Причем одинаково «чужды» почвенникам как иностранцы, так и собственные соотечественники, если у тех отличаются обычаи, повадки, одежда или в их речи слышен неместный говор. Символично, что столь неприятный «четырехпудовый одышливый» грузин у Астафьева одет в джинсы — символ западной культуры. Предвзятость Астафьева справедливо возмутила Эйдельмана.

В другом астафьевском рассказе, «Сон о белых горах», о котором упоминает Эйдельман, в уже знакомом нам поселке Чуш появляется отрицательный герой Гога Герцев, — в его имени очевиден намек на главную фигуру русского либерализма XIX века Александра Герцена. Гога образован, сообразителен, «умеет беречь свое нагулянное тело» (должно быть, именно так простодушно почвенники и деревенщики представляют среднестатистических либералов)[351]. В Гоге нет ровным счетом ничего положительного, он являет собой сгусток всех худших человеческих качеств: самонадеянности, жадности, цинизма. Поэтому без какого-либо сожаления Астафьев расправляется с этим героем, не дав ему шанса на спасение.

Не обходит вниманием Астафьев и евреев. В «Печальном детективе» его герой Сошнин поступает в институт, где учится вместе с «еврейчатами», «сравнивая переводы Лермонтова с гениальными первоисточниками, то и дело натыкаясь на искомое, то есть на разночтения, — Михаил Юрьевич, по мнению вейских (курсив наш. — Прим. авт.) мыслителей, шибко портил немецкую культуру»[352]. Пренебрежительно обозначенные как «еврейчата», эти персонажи рифмуются с «вейскими мыслителями» (читай: еврейскими), которые смеют упрекать великого русского поэта Михаила Лермонтова в «порче» немецкой культуры.

Перечисляя эти и другие двусмысленные эпизоды из рассказов и повестей Астафьева, Эйдельман — и надо отдать ему должное, в весьма тактичной форме — призывает своего оппонента воздерживаться от однобокости: «Закон, завещанный величайшими мастерами, состоит в том, чтобы, размышляя о плохом, ужасном, прежде всего до сторонних объяснений винить себя, брать на себя; помнить, что нельзя освободить народ внешне больше, чем он свободен изнутри»[353].

В ответном письме Астафьев не только не хочет слышать доводов Эйдельмана, но и беспочвенно обвиняет собеседника в том, что тот полон «перекипевшим гноем еврейского, высокоинтеллектуального высокомерия… привычного уже “трунения” (то есть подшучивания, высмеивания. — Прим. авт.)»[354].

Такие упреки не просто безосновательны, они противоречат всему, к чему взывал и от чего предостерегал Эйдельман в своих письмах Астафьеву: «В диких снах не мог вообразить в одном из “властителей душ” (имеется в виду Астафьев. — Прим. авт.) столь примитивного, животного шовинизма, столь элементарного невежества»[355].

Спор между двумя литераторами трудно свести к личной перепалке представителей советской интеллигенции. За короткими письмами стоят противоположные философии — западничества и почвенничества. Соперничество двух идеологий всегда сопровождалось подъемом и упадком каждой из них, но именно это противостояние определяло литературную жизнь в России.

Российская Конституция, даже с учетом внесенных в нее в 2020 году поправок, сохраняет верность западнической, эйдельмановской позиции или идеям «некого расплывчатого старообразного либерализма». Межкультурный диалог в столь сложноорганизованном государстве, как Россия, непрост и требует от россиян человеческой мудрости, выдержки и такта. Почву для межнациональной розни создает обычное невежество, незнание истории и традиций других народов.

Небрежность, высокомерие или нетерпимость писателей к другим народам одновременно нарушают государственные и литературные законы. Но, как можно видеть, даже опытные писатели не всегда оказываются в силах совладать со своими эмоциями и соблюсти необходимый этический баланс, а потому кропотливая работа по достижению идеала единства в многообразии еще предстоит.

«ЗА РОССИЮ, ЗА НАРОД И ЗА ВСЕ НА СВЕТЕ»

Статья 79.1

Российская Федерация принимает меры по поддержанию и укреплению международного мира и безопасности, обеспечению мирного сосуществования государств и народов, недопущению вмешательства во внутренние дела государства[356].

Когда я начинал писать эту книгу, я хотел сосредоточиться на первоначальном тексте Конституции в редакции 1993 года. Однако внутренний голос заставил меня пересмотреть планы: юридический формализм требует объективного изучения законов, а юрист, видя правовые нормы, с которыми иногда может быть не согласен, не вправе делать вид, что этих норм не существует.

Говоря об Основном Законе страны, мы должны быть последовательными и видеть не только прошлое Конституции, но и ее нынешнее положение. К сегодняшнему дню у Конституции появились первые морщины, волосы ее покрылись редкой сединой, временами подводит здоровье, а в глазах угас юношеский задор. Такие детали всегда важны для понимания натуры, темперамента и образа литературного героя, оттого и мы смотрим на Конституцию не в ее первозданном, младенческом виде, притворившись, что время над ней не властно, а на ее нынешний облик.

Статья 79.1, в отличие от ранее упоминавшихся положений Основного Закона, посвящена не внутренним делам государства, а его отношениям с внешним миром, то есть международной жизни.

В русской литературе сформировался целый пласт произведений, в которых авторы пытались облечь в художественное слово мысли о месте нашей страны в мире и рефлексировать на тему отношений Руси/России с друзьями и врагами.

В «Поднятой целине» Михаила Шолохова Макар Нагульнов, секретарь