Право и литература. Как Пушкин, Достоевский и Толстой придумали Конституцию и другие законы - Алим Хусейнович Ульбашев

местной партячейки, в ожидании мировой революции принимается изучать английский язык, но особых успехов добиться не может: «Трудная до невозможностев! Я за эти месяцы толечко… восемь слов выучил наизусть. Но сам собою язык даже несколько похожий на наш. Много у них слов, взятых от нас, но только они концы свои к ним поприделывали. По-нашему, к примеру, “пролетариат” — и по-ихнему так же, окромя конца, и то же самое слово “революция” и “коммунизм”. Они в концах какое-то шипенье произносют, вроде злобствуют на эти слова, но куда же от них денешься?»[357] Этот эпизод на первый взгляд маловажен, но показывает по меньшей мере недоверие советского человека к иностранцам.

Для сравнения: в русской эмигрантской литературе, то есть в литературе, которую после Октябрьской революции создавали русские писатели, жившие за границей, такой конфронтационной линии, как правило, нет. Русские эмигранты, конечно же, сталкиваются на чужбине со множеством вызовов, чаще всего бытовых, но озлобленность или отторжение не лежит в основе их чувств к французам, англичанам или немцам. Это хорошо видно в романе «Ночные дороги» Гайто Газданова.

По всей видимости, внутри России недоверие к «чужому» усиливалось и подпитывалось постоянными войнами с иностранными державами. «Мы в России их, гадов, в семнадцатом году по своей невинности на волю пущали, а они потом нам начали жилы резать», — говорит тот же Нагульнов у Шолохова[358]. Показательно, что образ иностранца (иноземца) появляется в русской литературе, как правило, в годы войн и прочих бедствий.

Здесь нельзя обойти вниманием один из памятников древнерусской прозы — «Слово о полку Игореве», созданное предположительно в XII веке.

В литературоведении нет широкого консенсуса о жанровой принадлежности «Слова». В 1920-е годы Дмитрий Святополк-Мирский признавал в своем труде по истории русской литературы, что «русские ученые немало потрудились, стараясь придать [ «Слову»] метрическую форму, но прийти к удовлетворительному результату им так и не удалось»[359]. Дальше Святополк-Мирский замечает, что в русской словесности прежде «руководствовались предвзятой идеей, что вещь такой поэтической красоты непременно должна быть в стихах, и игнорировали существование такой вещи, как ритмическая проза»[360]. Этот феномен один из самых авторитетных исследователей «Слова» академик Дмитрий Лихачев назовет «младенческой мягкостью и неопределенностью форм», существовавшей в XI–XIII веках[361].

«Слово» породило массу слухов, спекуляций и споров. Так, до сих пор не удалось установить личность подлинного автора, хотя его литературный талант, чувство стиля и ритма заслуживают самой высокой оценки и спустя девять веков. У скептиков есть сомнения в достоверности как описываемых событий, так и аутентичности «Слова» как цельного произведения. Видимо, привычка смотреть на древность свысока породила в нас безверье в то, что в XII веке люди могли писать настолько хорошо: искусно играя метафорами и олицетворениями, сохраняя образность без ущерба точности.

В тексте остаются некоторые темные, неясные места. Так, до сих пор по-разному интерпретируется этноним «деремела» — название народа, поверженного князем новгородским, волынским и галицким Романом Мстиславичем. Это слово могло обозначать, по разным версиям, как население Приазовья, так и финские и прибалтийские племена. К последней версии склонялся академик Дмитрий Лихачев, называвший деремелу «литовским племенем»[362].

В целом можно считать решенным другой спор о значении слова «мысль» во фразе «растекаться мыслью по древу» (курсив наш. — Прим. авт.), используемой и в современном русском языке. Для «Слова» характерна метафоричность, активное использование образов животных[363]. Поэтому неудивительно, что неизвестный автор и здесь обратился к образу некого животного, обозначаемого как мысль. Выдвигались предположения, что мысль — это мышь или даже рысь. Более вероятно, однако, что в тексте использовалось слово «мысь» в значении белка. В любом случае подобные сложности в интерпретации отдельных отрывков удивительным образом не создают больших проблем для восприятия общего смысла текста и в XXI веке.

«Слово» посвящено неуспешному походу князя Игоря Святославича Новгород-Северского на половцев в 1185 году. Тогда русские войска были разбиты, а сам князь пленен[364]:

Бились день, рубились день, другой,

В третий день к полудню стяги пали,

И расстался с братом брат родной

На реке кровавой, на Каяле[365].

Военная неудача приводит к усилению раздробленности древнерусских княжеств, что делает их особенно уязвимыми перед новыми угрозами:

А князья дружин не собирают,

Не идут войной на супостата,

Малое великим называют

И куют крамолу брат на брата.

А враги на Русь несутся тучей,

И повсюду бедствие и горе[366].

Поражение, нанесенное половцами, должно, по мнению автора, заставить русских князей пробудиться, проявить единство и великодушие друг к другу.

«Слово» — пример патриотической поэтики. Событийно сюжет, однако, строится вокруг не победы, а поражения русских в бою с грозным неприятелем, что сегодня может удивить читателя. Как известно, для поддержания национального духа принято использовать победные нарративы. Проигрыш, наоборот, приводит к упадку, чувству безвыходности. По всей видимости, свидетелем таких настроений в обществе того времени был и неизвестный создатель «Слова». Однако он старается приободрить современников, убедить их в том, что необходимо извлечь уроки из пережитого поражения. Так, для описания провального похода он и вовсе использует выражение «славный пир дружины»[367].

Лихачев объясняет это тем, что «тема поражения, как основа для поучения, для призыва к единению, может быть избрана только для произведения, составленного тотчас же после этого поражения»[368]. Свойство любого выдающегося произведения — его неподвластность времени: наставления автора актуальны для любого народа, переживающего трудный период своей истории.

В «Слове» неудача в конкретном военном походе объясняется не силой врага, а разногласиями среди русских князей, не способных укротить гордыню и совладать с самомнением. Увековечив в народной памяти тот поход Игоря, автор будто предостерегает современников и потомков от аналогичных раздоров в будущем, в которых он и видит главную опасность для страны.

В свою очередь, образ иноземца как врага, захватчика и недоброжелателя легко прижился в России. Он стал важным элементом национального самосознания, основанного на противопоставлении «нас» — «им». Закономерно, что и несколько веков спустя после написания «Слова» военная тема продолжала звучать в русской литературе у Александра Пушкина в поэме «Полтава», у Михаила Лермонтова в поэме «Бородино» и так далее. В литературе тема войн сопровождает любой разговор об отношениях России с внешним миром.

Поэтические тексты подобной тематики часто преследуют общую цель — воспеть ратные подвиги русского воина, вселить в читателей гордость за свое Отечество и армию. В свою очередь, инородцы — в разные времена то были половцы, шведы, французы, немцы и так далее