Право и литература. Как Пушкин, Достоевский и Толстой придумали Конституцию и другие законы - Алим Хусейнович Ульбашев

которого «рисковая доля… возьми рыбу да при этом больше смерти бойся рыбнадзора — подкрадется во тьме, сцапает — сраму наберешься, убытку не сочтешь, сопротивляться станешь — тюрьма тебе»[336].

Свои таланты и умения труженик Игнатьич использует не для того, чтобы жить в гармонии с природой, которая всегда была так милостива к нему, а для одной наживы, бесконечного обогащения. При этом Астафьев подчеркивает, что Игнатьич имеет полный достаток, у него есть работа на местной пилораме, он отстроил «лучший в поселке дом, небольшой, зато самый красивый», а еще у него «лежит на книжке семьдесят тысяч старыми». Поэтому мы не можем найти оправданий для его занятий.

Больше всего в образе Игнатьича поражает жестокость. Он будто получает удовольствие при виде рыб, израненных смертельными крючками уд и тем самым обреченных на погибель. У одной рыбины был «поврежден спинной мозг, вязига проткнута, этой твари конец — с порченым позвоночником, с проткнутым воздушным пузырем, с порванными жабрами рыба не живет»[337]. Но это нисколько не беспокоит героя.

Во время очередной ловли Игнатьичу попадается настолько большая рыба, что походила она на «доисторического ящера»[338]. Опытного браконьера обуревает страсть, желание самолично справиться с рыбой, не звать никого на подмогу. Игнатьич бьет обухом топора по лбу всплывшей рыбе, но, не удержавшись, оказывается в воде сам и попадается в собственные уды с крючками.

Теперь их обоих ждет смерть: «Рыба плотно и бережно жалась к нему толстым и нежным брюхом. Что-то женское было в этой бережности, в желании согреть, сохранить в себе зародившуюся жизнь»[339].

Чувство надвигающейся смерти заставляет захлебывающегося холодной водой Игнатьича вспомнить прежние поступки. Многим он незаслуженно причинил боль, не покаялся перед ними. Ему вспоминается и собственный дедушка, тоже рыбак, который учил: «…не вяжитесь с царью-рыбой, попадется коды — отпушшайте сразу. Отпушшайте, отпушшайте!»[340] Стыдно становится Игнатьичу, что покусился на царь-рыбу. Из последних сил он просит Господа разъединить его с рыбой и молит о прощении за грехи, сажей покрывающие его душу.

Как в народной сказке, небеса слышат мольбу Игнатьича. Царь-рыба, хотя и истерзанная крючками рыбака, высвобождается из пут и уплывает, а сам мужик наконец спасается. Теперь он свободен и телом, и грешной душой.

Астафьев — настоящий сибиряк по рождению и по духу. В описании деревенского быта и рыбалки он проявляет глубокое знание мелочей, которые неведомы чужакам, оттого реалистичность текста не вызывает никаких сомнений, а звучащие проблемы нельзя назвать надуманными.

«Царь-рыба» — это глубоко философское произведение, которое не ограничивается рамками экоактивизма, как сегодня принято говорить. «Царь-рыба» выражает идею Астафьева о взаимосвязи между человеком и природой.

В 58-й статье Конституции не упоминается право защищать окружающую среду и природу (как, возможно, думал астафьевский Игнатьич), а установлена священная обязанность, общая для всех. Тот, кто относится к ней спустя рукава, рано или поздно окажется в положении незадачливого браконьера из сибирского поселка Чуш, что на берегу Енисея.

«ЛОВОК-ТО, ЛОВОК-ТО БЫЛ, КАК БЕС!»

Статья 69

1. Российская Федерация гарантирует права коренных малочисленных народов в соответствии с общепризнанными принципами и нормами международного права и международными договорами Российской Федерации.

2. Государство защищает культурную самобытность всех народов и этнических общностей Российской Федерации, гарантирует сохранение этнокультурного и языкового многообразия.

3. Российская Федерация оказывает поддержку соотечественникам, проживающим за рубежом, в осуществлении их прав, обеспечении защиты их интересов и сохранении общероссийской культурной идентичности[341].

Принцип «единство в многообразии» лежит в основе многих государств и международных объединений. Похожим образом звучат девизы Европейского Союза (in varietate concordia[342]) и Соединенных Штатов Америки (e pluribus unum[343]). Без понимания этого простого принципа еще ни одной нации не удавалось создать прочные основы своей государственности. Поэтому и Основной Закон нашей страны не дает каких-либо юридических оснований для принижения одних народов и возвышения других. В глазах Конституции все народы равны и самоценны.

Для России принцип единства в многообразии имеет особое значение: на территории нашей страны исторически проживают десятки и сотни народов, представляющих различные расовые, этнические и религиозные группы. В такой чувствительной среде взвешенная национальная политика жизненно важна: она не только сохраняет единое государство, но и обеспечивает гражданский мир и согласие. Поэтому и внимание Конституции к «национальному вопросу» более чем оправдано.

Говоря об отражении межнациональных отношений в отечественной литературе, мы видим ее непоследовательность. Русская классическая (дооктябрьская) литература построена на дихотомии «мы — они»: под «мы» понимаются русские, под «они» — все прочие народности, живущие в России, причем как христианского, так и нехристианского вероисповедания. Евреи, немцы, поляки, горцы, татары, народности центральных губерний, Прибалтики, Севера, Зауралья, Сибири и самых дальних уголков Азии если и появляются на страницах русской классики, то всегда в качестве героев второго плана.

Даже самые прогрессивные писатели царской и позже советской России, не зараженные шовинистическими, черносотенными чувствами, смотрели на национальные меньшинства как на экзотику (выражение Мариэтты Чудаковой)[344]. Это особенно заметно в литературе, посвященной Кавказу. Примеры тому — рассказ Льва Толстого «Кавказский пленник», а также одноименные поэмы Александра Пушкина и Михаила Лермонтова.

В лермонтовском «Герое нашего времени» Казбич описывается следующими фразами: «Ловок-то, ловок-то был, как бес! Бешмет всегда изорванный, в заплатках, а оружие в серебре», «Ему завидовали все наездники и не раз пытались ее украсть, только не удавалось»[345]. После этих слов условный петербургский и московский читатель XIX века представлял горца человеком в папахе и бурке. Такой герой скачет на вороном коне и проявляет удаль, он сильный, смелый, мужественный, верный понятиям чести и долга.

Однако романтизированные, но в то же время упрощенные и стереотипные образы не позволяют инородцам перейти из категории «они», то есть людей, существующих в каком-то другом, параллельном континууме, в «мы». Классики русской литературы по-настоящему не раскрывают персонажей, подобных Казбичу: произведения мало что сообщают о внутреннем мире героев, их переживаниях и чаяниях. Именно об этом с горечью писал видный публицист, правозащитник и адвокат начала ХХ века Басият Шаханов, констатируя, что образ горца в русской литературе просто нелепый: «У него нет совершенно нервов, он не знает, что дурно и что хорошо, ему незнакомы ни дружба, ни любовь, даже к своим собственным детям»[346].

В повести «Хаджи-Мурат» Лев Толстой обращается к событиям Кавказской войны. Идя наперекор сложившейся традиции описывать политику России на Кавказе с точки зрения самой России, Толстой пытается взглянуть на происходящее глазами жителей чеченского аула, разоренного и разгромленного русской армией: «Старики-хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение. О