Право и литература. Как Пушкин, Достоевский и Толстой придумали Конституцию и другие законы - Алим Хусейнович Ульбашев

«Бедный гость, с оборванной полою и до крови оцарапанный, скоро отыскивал безопасный угол, но принужден был иногда целых три часа стоять прижавшись к стене и видеть, как разъяренный зверь в двух шагах от него ревел, прыгал, становился на дыбы, рвался и силился до него дотянуться»[285]. И так во всем — у Кирилы Петровича скверный характер и отвратительные повадки. Самодуру Троекурову Пушкин противопоставляет семью благородного, но обедневшего поручика Дубровского.

Среди наиболее запоминающихся персонажей русской литературы XIX века почти невозможно найти богачей, которые заработали бы свое состояние тяжелым и кропотливым трудом, вели благопристойный образ жизни и использовали бы свои ресурсы на пользу себе и всему обществу. Безбедность материальная всегда словно подразумевает бедность духовную, сердечную, умственную.

Пушкинский Альбер в «Скупом рыцаре» так описывает страсть собственного отца, барона Филиппа, к деньгам:

О! мой отец не слуг и не друзей

В них видит, а господ; и сам им служит.

И как же служит? как алжирский раб,

Как пес цепной. В нетопленной конуре

Живет, пьет воду, ест сухие корки,

Всю ночь не спит, все бегает да лает[286].

Так из Троекурова и барона Филиппа русская литературная традиция естественным образом взрастила Плюшкина из «Мертвых душ», которого Николай Гоголь прямолинейно называет прорехой на человечестве[287]. У этого помещика — «тысяча с лишком» крепостных, амбары и склады, заполненные тканями, овчиной, сушеной рыбой, овощами. Крестьяне же Плюшкина живут впроголодь, а его имя стало именем нарицательным, обозначающим патологическую, почти клиническую жадность.

Описывая скупердяйство Плюшкина, Гоголь мог ограничиться деталями его хозяйства и домашнего уклада, и этих деталей более чем достаточно. Но автор намеренно идет дальше и усиливает в образе помещика его инаковость: «Чичиков скоро заметил какую-то фигуру, которая начала вздорить с мужиком, приехавшим на телеге. Долго он не мог распознать, какого пола была фигура: баба или мужик. Платье на ней было совершенно неопределенное, похожее очень на женский капот, на голове колпак, какой носят деревенские дворовые бабы, только один голос показался ему несколько сиплым для женщины»[288]. Алчность, стяжательство, любовь к деньгам в представлении Гоголя — абсолютное зло, смертный грех. Хотя сами по себе богатство и разумная рачительность не признаются грехами в христианской морали.

Можно предположить, что такому негативному отношению к богатству способствовало то, что русские писатели в большинстве случаев сами были людьми не очень богатыми или, по крайней мере, в разные периоды своей жизни испытывали финансовые проблемы.

В XX веке и по без того неустойчивому материальному положению русских писателей ударили революционные события 1917 года. О той эпохе красноречиво свидетельствует стихотворение Марины Цветаевой, начинающееся со строк:

Мой день беспутен и нелеп:

У нищего прошу на хлеб,

Богатому даю на бедность[289].

Стихотворение написано в 1918 году, во время Гражданской войны, когда муж Цветаевой Сергей Эфрон служил в Добровольческой армии, а ей самой приходилось перебиваться случайными заработками. Достаток писательнице не удастся обрести до самой смерти в 1941 году. В похожем положении оказались и многие другие литераторы.

Вполне вероятно, что личный опыт влиял на писательское восприятие действительности. Поэтому неудивительно, что тема денег и нужды находила специфическое отражение в творчестве этих авторов. И наоборот, те авторы, которые жили относительно безбедно, например Иван Тургенев, Иван Гончаров или Лев Толстой, значительно реже искали корень общественных и личных бед в злате.

Такое объяснение, впрочем, справедливо лишь отчасти: низменные качества толстосумов читатель почти всегда воспринимает с пониманием. Зажиточный человек традиционно вызывает настороженность и недоверие, отчего никто и не удивляется крохоборству и прижимистости таких персонажей в художественных произведениях. Но почему этот стереотип оказался таким устойчивым в общественном сознании?

Михаил Зощенко в юмористическом сборнике «Голубая книга» посвятил целую главу теме денег. Правда, отдельные анекдоты и прибаутки сегодня звучат банально. Но в целом писатель смотрит на деньги, точнее их обладателей, так же, как и Пушкин или Гоголь, буквально негодуя из-за порочной силы денег. «Полоумный дурак, тупица или полный идиот, еле ворочающий своим косноязычным языком, становился [благодаря деньгам] остроумным малым, поминутно говорящим афоризмы житейской мудрости. Пройдоха, сукин сын и жулик, грязная душонка которого при других обстоятельствах вызывала бы омерзение, делался почетным лицом, которому охота была пожать руку. И безногий калека с рваным ухом и развороченной мордой нередко превращался в довольно симпатичного юношу с ангельской физиономией»[290].

По ходу повествования Зощенко обращается к отечественной истории. Не только в Древней Руси, но и во многих государствах прошлого, пишет он, существовала возможность откупиться почти за любое преступление: «И можно было убивать и так далее. И вместо наказания обвиняемый платил денежный штраф. И его после этого, пожав руку, отпускали. И даже, может, просили почаще заходить. <…> Чего угодно можно было делать. Были бы деньги»[291].

В пример Зощенко приводит «Русскую правду» — свод средневекового права, написанный на древнерусском языке. К слову, его и сегодня изучают несчастные студенты-первокурсники в российских юридических вузах. Писатель иронично замечает, что «в России в этом смысле слегка перестарались и прямо дошли до ручки», превратив Уголовный кодекс в «ресторанное меню», где едва ли не за каждое преступление полагалась своя цена: за убийство — столько-то золотом и серебром, за кражу — столько и так далее. Таким образом, деньги всегда сосуществовали рядом со злом, пускай даже и не всегда будучи непосредственным источником самого зла. В конечном счете сформировалось известное отношение в народе к деньгам.

Нельзя сказать, что все положительные герои в классической русской литературе — бедняки, а богачи выступают лишь в отрицательном амплуа. Столь примитивную схему постарались навязать в литературе социалистического реализма, но и там она не срабатывала со стопроцентным успехом. Для сравнения: многие герои Федора Достоевского — дно петербургского общества, живущее впроголодь, — тоже не вызывают симпатий у читателя. Жизнь, конечно же, сложнее штампов, а личные качества людей не всегда связаны с количеством нулей на их банковском счете.

Русский писатель не испытывает нелюбви к деньгам: не любить их может только безумец, а умалишенных в нашей классике водилось немного. Скорее маститые авторы относятся к деньгам с опасением.

Сказанное находит подтверждение даже в детских сказках. В «Незнайке на Луне» Николая Носова появляется некий господин Спрутс. Он самый богатый житель лунного городка Грабенберга. Его жадность, жестокость и глупость визуализированы в его внешности: «У него было широковатое, несколько раздавшееся в стороны лицо с малюсенькими, словно гвоздики, глазками и чрезвычайно тоненьким, зажатым между двумя пухлыми щечками