Право и литература. Как Пушкин, Достоевский и Толстой придумали Конституцию и другие законы - Алим Хусейнович Ульбашев

Другой пример эволюции и адаптации русского языка находим в так называемой лагерной прозе Александра Солженицына, Варлама Шаламова, Льва Разгона, в которой большой интерес представляют жаргонизмы лагерной, тюремной субкультуры. Оставляя за скобками исторический контекст формирования этого сегмента русского языка, признаем, что тюремные жаргонизмы, равно как и диалектизмы, в художественном тексте выполняют сходную функцию: они погружают читателя в особое место и время сюжета, позволяют понять личность героев.

Удачно передает специфику лагерной речи следующий отрывок из «Одного дня Ивана Денисовича» Александра Солженицына: «А Шухову крепко запомнились слова его первого бригадира Куземина — старый был лагерный волк, сидел к девятьсот сорок третьему году уже двенадцать лет и своему пополнению, привезенному с фронта, как-то на голой просеке у костра сказал: “Здесь, ребята, закон — тайга. Но люди и здесь живут. В лагере вот кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется да кто к куму ходит стучать”»[281].

В текст умело «вмонтировано» слово «кум», которое на первый взгляд понятно для любого носителя русского языка. Однако в лагерях кумом называли оперуполномоченных. Растворяясь в ряду других просторечных выражений и синтаксических единиц («лагерный волк», «лизать миски», «стучать», «подыхать»), слово «кум» совершенно по-новому раскрывается перед читателем.

Понятно, что диалектизмы наряду с жаргонизмами и иностранными заимствованиями можно использовать в художественной литературе, но всегда с большой осторожностью, без злоупотреблений. «Когда я хочу, чтобы мне приснился настоящий кошмар, я представляю себе Гоголя, строчащего на малороссийском том за томом “Диканьки” и “Миргороды” — о призраках, которые бродят по берегу Днепра, водевильных евреях и лихих казаках», — иронизирует в лекциях по русской литературе Владимир Набоков[282]. Отдельные словечки и даже целые персонажи могут украшать повествование при условии, что им отводится подчиненная роль.

Для сравнения: в «Войне и мире» Льва Толстого реплики Наполеона, как и других французов, не всегда приводятся на французском. Читателю достаточно нескольких деталей, чтобы понять, что действующие лица — французы и говорят они между собой по-французски. Будь на месте Толстого менее опытный писатель, он бы наверняка довел французские образы до абсурда. Тогда Наполеон то и дело причитал бы: «Оh là là» — и отказывался бы идти в бой, предварительно не отведав круассанов, лукового супа и лягушачьих лапок.

Приведенные примеры иллюстрируют богатство русского языка, его неисчерпаемые возможности. Но вряд ли, скажем, жаргонизмы, не говоря уже об обсценной лексике, занимают ту же нишу, что и литературные языковые формы. В связи с этим закон может устанавливать особые фильтры, ограничивающие бесконтрольное попадание отдельных социолектов[283], в том числе языка арго[284], в повседневную речь. Но и такие фильтры всегда нужно настраивать аккуратно, чтобы они не препятствовали цивилизованному общению граждан. В конечном счете людей нельзя ограничивать в естественном праве использовать доступные им языки и различные диалекты. Языковая дискриминация противоречила бы духу и букве нашей Конституции.

Язык важен для каждого: он объективно необходим для самовыражения человека, служит внешней формой самоидентификации людей и коммуникации с внешним миром. Поэтому законодательное вмешательство в языковую сферу нередко влечет вмешательство и в частную жизнь человека, рискуя нарушить его фундаментальные права. Стало быть, любые языковые законы подлежат особой проверке: не нарушают ли они Конституцию и ее демократические принципы.

Если пытаться искусственно «удержать» одни языки и «продвигать» другие, это не поможет укрепить государственность. Исторический опыт свидетельствует, что просчеты в языковой политике не только ведут к общественным разногласиям, но и наносят урон нормальному развитию языковой среды, препятствуют взаимному обогащению культур народов России и их мирному общению.

«У НИЩЕГО ПРОШУ НА ХЛЕБ, БОГАТОМУ ДАЮ НА БЕДНОСТЬ»

Статья 35

1. Право частной собственности охраняется законом.

2. Каждый вправе иметь имущество в собственности, владеть, пользоваться и распоряжаться им как единолично, так и совместно с другими лицами.

3. Никто не может быть лишен своего имущества иначе как по решению суда. Принудительное отчуждение имущества для государственных нужд может быть произведено только при условии предварительного и равноценного возмещения.

4. Право наследования гарантируется.

Внешне у современной России есть много общего с Россией советской. Оказавшись в спальном районе в провинциальном российском городке, застроенном серыми брежневскими панельками, приходя в районную поликлинику к участковому терапевту, покупая проездной билет на пригородную электричку выцветшего зеленого цвета с неудобными сиденьями, обитыми дешевым дерматином, мы каждый раз будто попадаем в машину времени, возвращающую нас в прошлое. Поэтому на кухнях можно услышать досужие разговоры о том, что перемены 1990-х годов по-настоящему не изменили Россию.

Изменили. И нет ничего убедительнее, чем 35-я статья Конституции: в ней официально провозглашено право частной собственности. Вопреки обывательскому заблуждению этим правом, как королевской привилегией, обладают не только олигархи и достопочтенные сановники, но и миллионы самых простых россиян, которые к сегодняшнему дню обзавелись своими машинами, квартирами, дачами. Вне зависимости от того, принадлежит ли гражданину трехэтажный особняк с бассейном и вертолетной площадкой в Барвихе или косая хижина в заброшенной деревне на Дальнем Востоке, право собственности на оба объекта одинаково защищены.

Человек, осознающий, что ему принадлежит пусть даже грошовое имущество, преображается внутренне: теперь он не бесправный раб, лишенный и права мечтать о чем-то большем. С каждой накопленной копейкой он обретает уверенность в себе самом. Не имеющий ничего своего, напротив, всегда уязвим: даже жизнь его толком не принадлежит ему — он во власти обстоятельств и коварного случая.

Конечно же, богатые люди встречались и в Советском Союзе. Незабвенный миллионер Александр Иванович Корейко из «Золотого теленка» Ильи Ильфа и Евгения Петрова сколотил непомерное по тем временам состояние в десять миллионов рублей. Но горькая правда советской действительности состояла в том, что открыто заявлять о своих богатствах Корейко не мог. Ему приходилось прикидываться нищим работником учреждения «Геркулес». Официально зарабатывая сорок шесть рублей в месяц, он делал вид, что с трудом сводит концы с концами. Александр Иванович надеялся, что жизнь в стране изменится и тогда он сможет выйти из тени. Однако наступления этого дня — принятия Конституции 1993 года — Корейко, к сожалению, так и не дождался.

Показательно, что образ богатого человека в отечественной литературе всегда рисуется мрачными красками. У Александра Пушкина в упоминавшемся ранее «Дубровском» Кирила Петрович Троекуров весьма богат, владеет процветающей усадьбой с английскими садами, а выглядит едва ли не дьяволом. Чего стоит одна его медвежья потеха — запирать ни о чем не догадывающихся гостей в комнате с голодным медведем: