Право и литература. Как Пушкин, Достоевский и Толстой придумали Конституцию и другие законы - Алим Хусейнович Ульбашев

Иисус в русской литературе возникает всякий раз, когда отдельный литературный герой, его семья или страна стоят на распутье. В «Идиоте» Федора Достоевского герои не смогли увидеть Христа и впустить его в свои сердца, за что и понесли суровую расплату. Такой же выбор стоял перед российским обществом в 1917 году, когда только христианские идеалы могли бы спасти Россию, читается у Блока.

Бог в литературе никогда не воспринимается буквально — так, как он представлен в общеизвестных религиозных писаниях. Показательно, что и образ Иисуса, как правило, рисуется мазками, очерчиваются лишь расплывающиеся контуры его личности. Бог — не только христианский — абстрактен, метафизичен, олицетворяет силы добра, которые заложены в человеке и пробуждение которых необходимо для воскрешения не только души человека, но и гибнущего мира. Оттого вдвойне примечательно, что за редкими исключениями сюжеты, посвященные поискам Бога, безрадостны и наполнены предчувствием надвигающейся катастрофы — личной, семейной или общественной.

В советский период, как известно, в литературе поиски Бога сменяются воинствующей антирелигиозной пропагандой. В государстве, где властно навязывают одну-единственную точку зрения, не может быть адекватной интеллектуальной дискуссии. Вполне предсказуемо, что большинство произведений пропагандистского толка не могли достичь и серьезного художественного уровня.

Среди довоенных произведений советской поры выделяется роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»[255], в последнее время многократно представленный на больших экранах и театральных подмостках страны.

«Мастер и Маргарита» следует читать не как отдельно стоящее произведение, а в контексте всей предыдущей религиозно-философской дискуссии в классической русской литературе. В обществе, где не остается места силам добра, «святое место» расторопно займут силы зла. Силы добра и силы зла здесь понимаются двояко: метафизически (Бог и дьявол, ангелы и демоны, святые и грешники) и вполне материалистически (законопослушные граждане и проходимцы, палитру образов которых Булгаков представил исчерпывающе).

На этом месте озадаченный читатель спросит: «И что же говорит Конституция по этому поводу?»

Чтобы ответить на этот вопрос, нам потребуется еще одно отступление. Известный религиозный мыслитель рубежа XIX и XX веков Владимир Соловьев заметил, что «задача права вовсе не в том, чтобы лежащий во зле мир обратился в Царствие Божие, а только в том, чтобы он — до времени (курсив Владимира Соловьева. — Прим. авт.) не превратился в ад»[256]. Сегодня подобный взгляд вполне однозначно выражает и российская Конституция. С одной стороны, закон не допускает признания какой-либо религии государственной, а с другой стороны, установлены гарантии для граждан исповедовать любую религию по своему личному убеждению или не исповедовать никакой. Конституция не изобрела велосипед, а повторила истины, опытным путем добытые русскими писателями прошлого.

На протяжении последних двух веков отечественная литература пыталась всеми силами познать Бога. Но в большинстве произведений мы чувствуем сомнение, с которым писатели нарочно оставляют нас. Читатель почти каждый раз испытывает недоумение, дочитав стихотворение или целый роман о Боге, так и не получив ясных ответов на вопросы, которые нас волновали с первой строки. По всей видимости, подобное умолчание не случайно: читатель и только читатель должен решить для себя, как он будет строить свои отношения с Богом.

«ЧТО КОММУНИСТЫ, ЧТО ГЕНЕРАЛЫ — ОДНО ЯРМО»

Статья 17

1. В Российской Федерации признаются и гарантируются права и свободы человека и гражданина согласно общепризнанным принципам и нормам международного права и в соответствии с настоящей Конституцией.

2. Основные права и свободы человека неотчуждаемы и принадлежат каждому от рождения.

3. Осуществление прав и свобод человека и гражданина не должно нарушать права и свободы других лиц.

Попытка осмысления русской литературы может привести на первый взгляд к огорчительному открытию. В массе исторических, любовных, приключенческих и других сюжетов сложно отыскать значимые произведения, которые воспевали бы борьбу человека, гражданина, за свои права. Да, мы часто видим беззаконие: крепостное право, насилие, лихачество и рвачество. Но при этом главные герои словно бездействуют, смиряются со всем происходящим или гибнут, так и не добившись освобождения.

Для сравнения: одна из самых позорных страниц в истории европейской юриспруденции — дело Дрейфуса[257] — стала прологом к целому циклу публицистических и художественных произведений в мировой литературе, посвященных борьбе за равноправие. Среди них — статья «Я обвиняю» Эмиля Золя, романы «Пассажиры империала» Луи Арагона и «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста.

Русская литература тоже обращала внимание на похожие вопросы, но мысль о том, что права человека необходимо отвоевывать, либо оставалась второстепенной, либо сводилась к идее социальной революции, свержению царя и пролитию крови. Менее радикальные писатели предсказуемо воспринимали второй подход достаточно сдержанно и не считали возможным призывать свою аудиторию к бунтам и неповиновению.

Другое дело — авторы социалистического направления. В романе «Мать» 1906 года Максим Горький показывает фабричную слободку рубежа прошлого и позапрошлого веков. С первых строк Горький обозначает личное отношение к будням рабочих: «День проглочен фабрикой, машины высосали из мускулов людей столько силы, сколько им было нужно. День бесследно вычеркнут из жизни, человек сделал еще шаг к своей могиле, но он видел близко перед собой наслаждение отдыха, радости дымного кабака и — был доволен»[258].

После такого вступления читатель, еще не знакомый с сюжетом романа, может без труда догадаться, что его ждет на протяжении следующих нескольких сотен страниц, напечатанных убористым шрифтом. Главный герой, Павел Власов, проникается социалистическими идеями, ведет агитацию на фабрике, раздает листовки, организует первомайские шествия, за что его вместе с товарищами арестовывают и отправляют на поселение.

Банальный сюжет приобретает новое звучание, когда, видя борьбу сына за интересы рабочего класса, духовно преображается мать Павла, Пелагея Ниловна. Ей, немолодой, всегда религиозной, вдовствующей женщине, вдруг становятся близки идеи социализма, которыми так страстно горел ее сын. Она охотно выполняет поручения, которые ей дают единомышленники и друзья Павла, раздает революционные листовки и так далее. Любовь матери к сыну так сильна, что перерастает в любовь к его делу, которым тот так бесстрашно занимался. «Поверьте сыновним сердцам — они правду родили, ради ее погибают»[259].

В советские годы роман «Мать» Максима Горького входил в обязательную школьную программу по литературе. С распадом Советского Союза и уходом в прошлое официальной коммунистической идеологии такие произведения утратили былое значение, поэтому современные школьники не изучают этот роман.

Художественные высказывания, имеющие сугубо политическую направленность, как правило, не представляют особой литературной ценности, потому недолговечны: после изменения политического контекста читатель почти мгновенно их забывает. Причем не имеет значения, какую именно точку зрения автор пытается навязать своей аудитории, — будь он за