Право и литература. Как Пушкин, Достоевский и Толстой придумали Конституцию и другие законы - Алим Хусейнович Ульбашев

власти в несвободном обществе — важнейшая задача литературы: она превращает императоров, генеральных секретарей и прочих «благодетелей» в «голых королей», обнажая их человеческую природу и тем самым вызволяя читателей из пут беспрекословного повиновения и поклонения самозванным богам.

Образ Сталина конструируется и в ряде других значимых произведений второй половины ХХ века: «Жизнь и судьба» Василия Гроссмана, «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург и других. Но в литературном смысле Сталин там вторичен по отношению к основным действующим лицам: он ломает судьбы, изничтожает родных и близких главных героев, но сам воспринимается как некая потусторонняя сила, злой рок.

У Александра Солженицына Сталин, символизирующий уродство тоталитарной системы, предстает, однако, не ее единственным властелином, а безвольной частью: «Еще два десятилетия, подобно арестанту с двадцатилетним сроком, он (Сталин. — Прим. авт.) должен был жить, и не больше же в сутки спать, чем восемь часов, больше не выспишь. А по остальным часам, как по острым камням, надо было ползти, перетягиваться уже немолодым, уязвимым телом»[242].

Такое внимание к фигуре Сталина вполне оправданно: достаточно долгий период его правления — три десятилетия — охватил несколько войн, волны репрессий и фундаментальные преобразования в обществе. К его горячим сторонникам и не менее яростным противникам относятся миллионы наших соотечественников. След Сталина в истории слишком заметен, его попросту невозможно игнорировать. Неизбежно возникает дискуссия об этом государственном деятеле, что раскалывает российское общество на два лагеря. Споры о Сталине еще долго будут преследовать как россиян, так и других жителей бывшего Советского Союза.

Какие уроки может вынести юридическая мысль из прочтения литературных произведений, персонажи которых — правители и государи?

Жизнь любого народа в той или иной степени зависит от личности его руководителей. Цари и президенты могут быть полными дураками или, наоборот, просвещенными мудрецами. Среди них нередко встречаются последние подлецы («И над сильным властвует подлый и слабый», — сказано у Бориса Пастернака[243]). Но бывают и весьма порядочные люди.

В любом случае наша жизнь немыслима без присутствия в ней высокого начальства. Поэтому часто в повседневных разговорах люди, пускай и очень далекие от политических распрей, измеряют свою жизнь временем правления отдельных глав государства: «Помню, еще при Брежневе ездили мы на рынок в соседнее село…»

Примечательно, что для изображения правителей в дурном качестве русские писатели часто используют сцены, в которых цари и вожди не слышат советов и наставлений окружающих. Например, в «Войне и мире» много эпизодов, показывающих самоуверенность, зазнайство Александра Первого, его неготовность слушать и слышать советы мудрого Кутузова, лучше знающего военное дело. Но не зря нас учит народная мудрость, что одна голова — хорошо, а две — лучше.

Конституция 1993 года пошла еще дальше, сказав: если две головы лучше, то три уж точно не навредят. Тут имеются в виду три ветви государственной власти: законодательная, исполнительная и судебная. В этом и состоит наш конституционный идеал, который опирается на исторический и литературный опыт: каждая из голов должна ограничивать, уравновешивать другие. Забвение этого принципа неизбежно приведет страну к беззаконию и произволу.

«А КАКОЙ БОГОМОЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК ИВАН ИВАНОВИЧ!»

Статья 14

Российская Федерация — светское государство. Никакая религия не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной.

<…>

Статья 28

Каждому гарантируется свобода совести, свобода вероисповедания, включая право исповедовать индивидуально или совместно с другими любую религию или не исповедовать никакой, свободно выбирать, иметь и распространять религиозные и иные убеждения и действовать в соответствии с ними.

Несмотря на то что Русская православная церковь продолжала доминировать в российском обществе до 1917 года, активно вмешиваясь в вопросы политики, культуры и личной жизни прихожан, писатели сохраняли известную дистанцию от религии и не спешили превращаться в покорных проводников клерикальной идеологии.

Правда, иногда отношения литераторов и духовенства приобретали открыто конфронтационный характер. В 1901 году церковь официально заявила, что не считает более Льва Толстого своим членом за то, что «в своих сочинениях и письмах, в множестве рассеиваемых им и его учениками по всему свету, в особенности же в пределах дорогого Отечества нашего, он проповедует, с ревностью фанатика, ниспровержение всех догматов Православной церкви и самой сущности веры христианской»[244].

Подчеркнутая независимость позволяла писателям самостоятельно, без чьих-либо поучений и указаний, искать Бога и не перекладывать на язык литературы классические библейские сюжеты. Это не означает, что авторы непременно бросали вызов Богу и церкви. В действительности они стремились понять божественную природу при помощи разума, отыскать путь к церкви не по принуждению, а по личному убеждению. По выражению Федора Достоевского, вопрос о Боге — наравне с вопросом о бессмертии — всегда был интересен «настоящим русским», а значит, и литература не могла стоять в стороне от участия в диспуте[245].

Словно следуя совету Достоевского, в 1892 году Дмитрий Мережковский пишет известное стихотворение с лаконичным названием «Бог».

О Боже мой, благодарю

За то, что дал моим очам

Ты видеть мир, Твой вечный храм,

И ночь, и волны, и зарю…

<…>

И Ты открылся мне: Ты — мир.

Ты — все. Ты — небо и вода,

Ты — голос бури, Ты — эфир,

Ты — мысль поэта, Ты — звезда…[246]

Поэт не священник, проповедующий любовь к Богу. Он также не вправе карать кого-либо от имени Господа за отступление от слова Божьего. Мережковский видит себя как человека, способного на познание Бога («Ты открылся мне»), поэтому и любовь к Богу не слепая, а осознанная, наполненная разумением. В религиозно-философских исканиях писатель продолжает традицию, заложенную Достоевским и Толстым, хотя и стремится дать собственное видение божественного слова.

Что же касается истоков этой традиции, то у Федора Достоевского сразу несколько романов посвящены теме церкви и Бога. Хотя в «Преступлении и наказании» имя Христа упоминается несколько раз, религиозный контекст имеет едва ли не определяющее значение для романа и показан через духовно-нравственное перерождение Раскольникова и Сонечки Мармеладовой.

В «Идиоте» религиозная тематика формулируется более отчетливо. Однако и здесь автор отходит от евангельского сюжета. Неслучайно Настасья Филипповна в письме Аглае проговаривается: «Христа пишут живописцы все по евангельским сказаниям; я бы написала иначе: я бы изобразила его одного, — оставляли же его иногда ученики одного. Я оставила бы с ним только одного маленького ребенка. Ребенок играл подле него; может быть, рассказывал ему что-нибудь на своем детском языке, Христос его слушал, но теперь задумался»[247]. Устами Настасьи Филипповны Достоевский утверждает, что каждый человек вправе по-своему искать путь к Богу.

Там же, в «Идиоте»,