Право и литература. Как Пушкин, Достоевский и Толстой придумали Конституцию и другие законы - Алим Хусейнович Ульбашев

Как и в «Капитанской дочке», императрица изображена с располагающей добротой: она с материнским пониманием и заботой относится к прихотям своих подданных, не серчает на них и помогает устройству их жизни.

Примечательно, что оба писателя используют одно и то же наречие «ласково», характеризуя манеру общения самодержицы: у Пушкина — «государыня ласково обратилась», у Гоголя — «сказала ласково государыня».

Конечно же, эти произведения создавались с учетом требований царской цензуры. Но ни Александра Пушкина, ни Николая Гоголя нельзя упрекнуть в излишнем угодничестве и подобострастии перед короной, хотя бы потому, что на момент выхода «Капитанской дочки» и «Вечеров» Екатерина Великая уже умерла. Императрица не центральная фигура в повествовании, несмотря на то что обладает положительными качествами.

Более детально выведен образ другого царя, Александра Первого, в «Войне и мире» Льва Толстого. Император остается действующим лицом на протяжении множества событий: начиная с кануна Аустерлицкого сражения в 1805 году и вплоть до Отечественной войны 1812 года. Сложность его характера подчеркивается с помощью различных ракурсов, которые использует Толстой: одного и того же человека по-разному видят члены свиты, армейское начальство, рядовые солдаты и люди из народа. Толстой прямо говорит: ошибки правителя тяжелым бременем ложатся на весь русский народ.

«Войну и мир» можно назвать первой и наиболее удачной попыткой художественного осмысления роли русских правителей в истории страны. В «Капитанской дочке» Пушкина и «Вечерах» Гоголя исторические события проходят по касательной: в первом случае — бунт Пугачева, во втором — противостояние запорожских казаков и поляков. Однако перед Толстым стояла более масштабная задача — показать значение Александра Первого на протяжении целой эпохи, в течение которой менялась и Россия, и, конечно же, ее правитель. Толстой не склонен переоценивать своего героя, для него важно создать реалистичный образ императора. Точно так же реалистичен и противоречив Наполеон, который многократно упоминается в романе.

Приход к власти большевиков прервал реалистические традиции в описании государственных деятелей. Место художественного реализма заняли мифы о коммунистических вождях. Так, после революции быстрыми темпами развивается особый жанр, воспевающей руководителей советского государства. Яркий тому пример — поэма Владимира Маяковского «Владимир Ильич Ленин».

Произведения подобного рода массово создавались не только на русском языке, но и на других языках бывшего Советского Союза. Так, казахский поэт-просветитель (акын) Джамбул Джабаев пишет стихи и поэмы, посвященные «аксакалу Калинину», «батыру Ежову», «нашему Кирову» и другим. Наиболее лестно Джамбул отзывается о Сталине: «Все великое и прекрасное в нашу эпоху раскрывается через образ Сталина»[236].

Великая Отечественная война 1941–1945 годов не могла не отразиться на литературе. Теперь все крупные поэтические и прозаические произведения должны были не только отображать героическую борьбу советского народа за свою свободу и независимость, но и подчеркивать руководящую роль Сталина и большевистской партии.

Впрочем, не все писатели соглашались на такие условия. Например, в поэме Александра Твардовского «Василий Теркин. Книга про бойца» ни разу не упоминается имя Сталина.

«Официальный и абсолютно непреложный идеологический канон был начисто устранен из поэмы», — писал по этому поводу литературный критик Евгений Плимак[237].

Сам Твардовский объяснял все просто: «За два года пребывания на передовой я вообще не слышал… каких-либо разговоров о Сталине. <…> И в атаку бойцов поднимало не имя Сталина, а классический русский мат»[238].

В то же время роман Александра Фадеева «Молодая гвардия» 1946 года, рассказывающий о партизанском движении в оккупированном нацистами Донбассе, подвергли разгромной критике из-за недостаточного внимания автора к личности Сталина и партии.

В частности, один из главных рупоров советской пропаганды в послевоенной культуре, газета «Культура и жизнь» отмечала: «На оккупированной фашистами территории партия сумела создать боевые, действенные подпольные центры. Конечно, не все шло гладко, были и провалы, возникали всяческие непредвиденные обстоятельства, но неизменно побеждала большевистская сила, разум, организованность. В романе А. Фадеева организация большевистского подполья изображена как непродуманная, бестолковая»[239]. Выход такой статьи не мог быть случайностью, ее текст подлежал согласованию с партийным руководством[240].

Фадееву пришлось срочно переписывать роман. В первой версии молодые партизаны выглядели романтиками, немного наивными, но совершенно искренне влюбленными в свое Отечество и готовыми сложить головы за отчий дом. Во втором издании 1951 года те же самые персонажи хотя и предстают такими же бесстрашными и мужественными добровольцами, но будто бы с оговоркой, что в своей великой борьбе они руководствовались зовом сердца и мудрыми велениями Коммунистической партии.

Стилистически и жанрово произведения, воспевающие Ленина и Сталина, — так называемые лениниана и сталиниана, — не похожи на работы Пушкина, Гоголя и Толстого, где правители прошлого представали живыми людьми с определенным набором человеческих качеств. Напротив, советская пропаганда создавала упрощенные, схематичные образы непогрешимых богов для сугубо агитационных целей.

В то же самое время в подпольной, диссидентской литературе формируются альтернативные, более близкие к действительности образы советских лидеров. Большое значение для становления мировоззрения целого поколения молодых писателей сыграл XX съезд КПСС 1956 года, на котором Никита Хрущев развенчал культ личности Сталина и предал огласке колоссальные перегибы сталинизма, массовые репрессии против собственного народа.

После отставки Хрущева в 1964 году и прихода к власти Леонида Брежнева партийное руководство ограничивает критику Иосифа Сталина и его приспешников. Начинается эпоха, которую позже назовут брежневским застоем. Но импульс, который ХХ съезд дал литературе, а также всей культурной жизни в СССР, был слишком мощным, чтобы обратить вспять, заморозить его последствия.

С 1960-х и до начала 1980-х годов Анатолий Рыбаков работает над «Детьми Арбата». Роман повествует о жизни простых и почти непримечательных советских студентов, обитающих в хорошо узнаваемых центральных районах Москвы. Их беззаботная молодость обрывается с началом сталинских репрессий, жертвами и свидетелями которых становятся главные герои и их близкие.

Главы, посвященные «детям Арбата», чередуются с главами о Сталине и его ближайшем окружении. Рыбакова, конечно, нельзя уличить в симпатиях к Сталину, но при этом он старательно сохраняет беспристрастность, создает наиболее полный, свободный от стереотипов и предубеждений образ большевистского цезаря. Как Александр Первый в «Войне и мире», так и Сталин в «Детях Арбата» не статичен: его природная подозрительность и параноидальность со временем трансформируются, обостряются на фоне исторических перемен.

Рыбаков уделяет большое внимание деталям в образе Сталина: его внешнему виду, привычкам, одежде, еде, занятиям в свободное время. Такие детали поначалу кажутся бессмысленными, но на самом деле они разрушают миф о «божественности» вождя. Читатель, видя Сталина, проникая в его мысли и образ жизни, испытывает то же, что чувствовал Д-503 в романе «Мы» Евгения Замятина, когда попал на прием к верховному правителю Единого Государства, именуемому Благодетелем: «Передо мною сидел лысый, сократовски-лысый человек, и на лысине — мелкие капельки пота. Как все просто. Как все величественно-банально и до смешного просто»[241].

Десакрализация вождей и