Право и литература. Как Пушкин, Достоевский и Толстой придумали Конституцию и другие законы - Алим Хусейнович Ульбашев

главным идеологом террора в революционной среде. У обоих бунтарских персонажей есть реальные исторические прототипы — знаковые фигуры в революционном движении. Изначально Желябов грезил о революции, но приближать ее хотел бескровными средствами, с помощью силы слова. В последующем нечаевцам удается перетянуть Желябова на свою сторону. «В том-то и ужас: убийство и кровь становятся обыкновенностью, бытом русского вольнодумца», — резюмирует Трифонов[227].

Хотя Трифонов и пишет свой роман, находясь в жестких рамках коммунистической идеологии, ему удается вложить в уста героев мысли, не соответствующие официальной линии. Один из второстепенных персонажей, революционер Александр Михайлов, прозванный Дворником, произносит слова: «Мы ведь антихристами стали от Христа. Это я верно тебе говорю. На меня, к примеру, евангельская история не менее влияла, чем история Гракхов или Вильгельма Телля. А “цель оправдывает средства”? Разве иезуиты придумали? Макиавелли? Неправда, это есть в самом христовом учении, в подкладке, за всей красотой»[228].

Не менее сильное впечатление производит на читателя речь Ипполита Мышкина на суде: «Нет в России другой гласности, кроме бунта… <…> Прославленная крестьянская реформа привела к тому, что более двадцати миллионов крестьян из помещичьих холопов превратились в государственных или чиновничьих рабов»[229].

Самому Трифонову тема истоков русской революции совсем не безразлична. Его отец был видным революционером и большевиком «ленинской гвардии», расстрелянным в годы сталинских репрессий. Автор при этом сохраняет отстраненность по ходу повествования, позволяя окаменелым образам героев-революционеров, созданным советской пропагандой, ожить, говорить от первого лица, развиваться на наших глазах. Благодаря писательской выдержке читатель может самостоятельно оценить героев-шестидесятников.

Нельзя не видеть, что русская литература, как и любой вид искусства, подвластна моде. Однако нередко мода — явление временное и скоротечное, а потому далеко не все, что кажется модным сегодня, так же всерьез будет воспринято завтра. Революционность, которую русские критики насаждали со второй половины XIX века, а затем и вовсе канонизировали в годы советской власти, вызывает у современных читателей недопонимание.

Но было бы неправильно в слепоте куриной не видеть уроков революционной поры. Народ, скрывающий в себе страшную и даже разрушительную силу, нельзя доводить до той черты, после которой он пойдет на бунт и восстание. Народ не антитеза власти, а сама власть. Власть принадлежит народу не только в «окаянные дни», но и в самые обычные, спокойные дни. Он, а точнее мы все, как часть народа, единственные хозяева громадного пространства на политической карте мира, обозначаемого словом «Россия».

«И НАД СИЛЬНЫМ ВЛАСТВУЕТ ПОДЛЫЙ И СЛАБЫЙ»

Статья 10

Государственная власть в Российской Федерации осуществляется на основе разделения на законодательную, исполнительную и судебную. Органы законодательной, исполнительной и судебной власти самостоятельны.

В российской Конституции сначала упоминается человек и лишь потом — государство[230]. Это можно истолковывать так: государство существует ради человека, а не человек ради государства. Такое же определение приоритетов мы видим в отечественной литературе: сначала идет человек и лишь вслед за ним — государство.

Русские писатели по-разному изображали государство, точнее государственную власть. Исторически существовал жанр всевозможных од, воспевающих царских особ. Одна из самых известных — «Ода на день восшествия на Всероссийский престол Ее Величества Государыни Императрицы Елисаветы Петровны 1747 года» Михаила Ломоносова. Но большой популярностью этот жанр в народе никогда не пользовался. Ломоносовская ода, хотя и прошла через века и сохранилась в народной памяти, большинству читателей запомнилась строками:

Дерзайте ныне ободренны

Раченьем вашим показать,

Что может собственных Платонов

И быстрых разумом Невтонов

Российская земля рождать.

Науки юношей питают,

Отраду старым подают,

В счастливой жизни украшают,

В несчастной случай берегут;

В домашних трудностях утеха

И в дальних странствах не помеха.

Науки пользуют везде,

Среди народов и в пустыне,

В градском шуму и наедине,

В покое сладки и в труде[231].

Тогда как другие отрывки этой же оды, воспевающие не народ, а царицу Елизавету Петровну, сегодня кажутся безнадежно устаревшими:

Сия тебе единой слава,

Монархиня, принадлежит,

Пространная твоя держава

О как тебе благодарит![232]

Большинство од того времени не отличались высоким художественным качеством, их писали либо за деньги, либо в надежде на царскую милость и благосклонность.

Даже выдающиеся качества правителей не могут оправдать писательской льстивости и заискивания перед высоким начальством. Попытки литераторов угодить власть имущим пошлы и не проходят проверку временем, ведь читатель не может не чувствовать фальшивости и подобострастия. Образы царей и их свиты, за редкими исключениями, выходят более удачными и реалистичными, когда их описание не превращается в жития святых, а монаршие особы изображаются второстепенными персонажами, как, например, Наполеон и Александр Первый в «Войне и мире» Льва Толстого.

В уже упоминавшейся «Капитанской дочке» приводится сцена встречи Маши с незнакомой дамой в саду в Царском Селе. Марья Ивановна рассказывает о несправедливости, случившейся с ее женихом, капитаном Гриневым, которого ждет скорая казнь за то, что «пристал к самозванцу» Пугачеву. После короткой встречи с незнакомкой Маша наконец дожидается аудиенции государыни, как вдруг видит, что на императорском троне восседает та самая женщина, с которой она недавно общалась в саду: «Несколько придворных окружали ее и почтительно пропустили Марью Ивановну. Государыня ласково к ней обратилась, и Марья Ивановна узнала в ней ту даму, с которой так откровенно изъяснялась она несколько минут тому назад. Государыня подозвала ее и сказала с улыбкою: “Я рада, что могла сдержать вам свое слово и исполнить вашу просьбу. Дело ваше кончено”»[233].

Очевидно, что в этом отрывке Екатерина Великая представлена в исключительно положительном свете: она рассудительна, справедлива и мудра. Благодаря ее милости удается избежать трагедии и освободить Гринева. Тот же самый сюжет, напиши его Пушкин от лица императрицы, выглядел бы непозволительно слащавым и приторным.

Еще более простодушной и лишенной высокомерия выглядит Екатерина в гоголевских «Вечерах на хуторе близ Диканьки», в упоминавшейся уже повести «Ночь перед Рождеством», где панночка Оксана заявляет толпе колядующих подружек: «Будьте все вы свидетельницы: если кузнец Вакула принесет те самые черевики, которые носит царица, то вот мое слово, что выйду тот же час за него замуж»[234]. Вакуле ничего не остается, кроме как исполнить желание своенравной красавицы.

Явившись к государыне и рассказав ей свою историю, Вакула слышит от нее: «Если так тебе хочется иметь такие башмаки, то это нетрудно сделать. Принесите ему сей же час башмаки самые дорогие, с золотом! Право, мне очень нравится это