Право и литература. Как Пушкин, Достоевский и Толстой придумали Конституцию и другие законы - Алим Хусейнович Ульбашев

href="ch2-158.xhtml#id376" class="a">[158]. В отличие от большинства обычных граждан, профессиональные судьи чаще всего безразличны к эффектным речам и цитатам, звучащим в зале суда. Убедить судей скорее способны юристы, которые «каждое свое доказательство подкрепля[ют] материалами дела, страница такая-то и такая-то, документ такой-то и такой-то»[159]. И тактика Терещенко срабатывает. Якоба удается вырвать даже из лап сталинских палачей: он отделывается почти что легким испугом — условным сроком.

Таким образом, мы видим, как на протяжении нескольких десятилетий, с 1860-х по 1930-е годы, происходит постепенная бюрократизация уголовного судопроизводства, изживание из него всего человеческого. Как следствие, листая материалы уголовных дел, судья чаще всего не имел и повода подумать о том, что в его руках находится чья-то жизнь. Характеристики, справки и протоколы, написанные казенным языком, не способны ничего сообщить о человеке, оказавшемся на скамье подсудимых. Приговоры выносились — и, к нашему несчастью, выносятся — не живым людям, а «фигурантам уголовных дел».

Тем не менее несправедливость, с которой столкнулись Дмитрий Карамазов, Катюша Маслова и Якоб Ивановский, существует не по воле закона, а вопреки ему. Любая правовая норма — причем не только уголовного закона, — как бы искусно она ни была написана, в конце концов может быть умножена на ноль и стерта в порошок, если окажется в руках недобросовестных и бесчестных людей, лишь по недоразумению облачившихся в судейские мантии и прокурорские мундиры. Поэтому и отечественная литература смотрит на уголовный закон и судей с большой осторожностью, пускай и не отрицая их громадной роли в общественной жизни.

Часть III. Конституция по слогам

«ЧЕГО-ТО ХОТЕЛОСЬ: НЕ ТО КОНСТИТУЦИИ, НЕ ТО СЕВРЮЖИНЫ С ХРЕНОМ»

Конституция — главный закон нашей страны. Неслучайно, что Конституцию еще называют Основным Законом, — это словосочетание является синонимом, юридическим эквивалентом термина «Конституция».

На специальном экземпляре Конституции — в кожаном переплете с выгравированным двуглавым орлом и тиснеными золотыми буквами — приносит присягу президент России во время инаугурации. В верности Основному Закону торжественно клянутся иностранцы, вступая в российское гражданство и получая в руки заветные бордовые книжицы — паспорта. А в Санкт-Петербурге, Сочи, Оренбурге, Кургане, Ростове-на-Дону, Твери и других городах в честь Конституции названы улицы, проспекты и площади. О Конституции знает почти каждый россиянин, даже если самому и не доводилось ее читать.

О подлинно народном характере Конституции 1993 года говорит то, что она вобрала в себя все лучшее из русской литературы: ее представления о законности и справедливости, человеке и народе, общественном и государственном устройстве.

Еще в 1968 году, то есть за четверть века до принятия действующей российской Конституции, Владимир Набоков, ставший благодаря своей «Лолите» одним из самых популярных писателей на Западе, обронил в интервью: «…у меня нет четко выраженных политических взглядов или, скорее, что взгляды, которых я придерживаюсь, незаметно переходят в некий расплывчатый старообразный либерализм. <…> Внутри меня — бездна, зияющая между колючей проволокой, символом полицейского государства, и бесконечной свободой мысли»[160].

Каждое государство — а точнее, каждый народ — однажды оказывается перед историческим выбором: между «колючей проволокой» и «бесконечной свободой». Только поначалу этот выбор кажется очевидным. В действительности свобода требует от человека большой работы и внутренней смелости. Свободу необходимо отстаивать каждый день. Свободу нужно заслужить.

В начале 1990-х годов Россия, окинув взором не только советскую, но и всю досоветскую эпоху, сделала ясный выбор в пользу свободы. Этот выбор дался с большим трудом. Будто заверяя себя самих и будущие поколения в приверженности демократическим идеалам, российский народ принял в 1993 году новую Конституцию, в которой тщательно изложил видение прошлого, настоящего и будущего.

Нынешняя Конституция, по выражению Набокова, воплощающая собой «некий расплывчатый старообразный либерализм», подобно щипцам разомкнула колючую проволоку и открыла России путь к свободе. Да, далеко не все конституционные идеалы к сегодняшнему дню реализованы, а по многим параметрам мы и вовсе остаемся бесконечно далеки от них. Но даже в самую темную ночь конституционные нормы продолжают светить подобно звездам, напоминая об избранном однажды пути.

Что заставляет нас заговорить о Конституции именно сейчас, в столь непростое время, к тому же в литературном контексте? В 2024 году, когда писалась эта книга, Основному Закону страны исполнился тридцать один год. Нынешний возраст Конституции — почти мистический или, по крайней мере, символический для русской литературы.

В тридцатиоднолетнем возрасте князь Андрей Болконский, герой романа Льва Толстого «Война и мир», волею обстоятельств заезжает в березовую рощу, посреди которой растет одинокий дуб. Сначала дерево кажется ему корявым, загрубевшим, безжизненным, почти что мертвым. Впрочем, таково его собственное состояние. На тот момент, потеряв жену, Болконский живет в своем имении в кругу самых близких людей. Он безрадостен и, кажется, утратил интерес к жизни.

Скоро князь Андрей снова оказывается в березовой роще. Он как будто ищет встречи с великим деревом как с живым человеком. «Да, здесь, в этом лесу, был этот дуб, с которым мы были согласны, — подумал князь Андрей. — Да где он?»[161] Каково же его удивление, когда знакомый дуб предстает перед ним совсем по-новому: «Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца; ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя — ничего не было видно. Сквозь столетнюю жесткую кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их»[162]. Увиденное приободряет князя Болконского и возвращает утраченную надежду. «“Нет, жизнь не кончена в тридцать один год”, — вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей»[163].

В нашем случае тридцать один год исполнился не только Андрею Болконскому (новой России), но и дубу (Конституции). Сегодняшнему поколению тридцатилетних россиян, образующих в любом обществе самую активную, прогрессивную часть, довелось быть ровесником демократической Конституции, что само по себе символично и в то же время ответственно.

Перед тем как вчитаться в конституционный текст, «с чувством, с толком, с расстановкой» проговаривая ее священные слова буквально по слогам, мы предварительно скажем себе в напутствие слова Болконского: «Нет, жизнь не кончена в тридцать один год».

Одно из первых публичных упоминаний слова «конституция» в России относится к декабристскому восстанию 1825 года, когда по известной легенде заговорщики и солдаты скандировали: «Да здравствует Константин (имеется в виду российский цесаревич и брат Николая Первого Константин Павлович. — Прим. авт.) и его жена Конституция!»[164] Декабристы, грезившие о конституционной монархии, надеялись на то, что им удастся силой принудить Сенат утвердить Основной