Розовый. История цвета - Мишель Пастуро

экзегетике, агиографии, а также в поэтических, повествовательных, энциклопедических и даже технических текстах. Но о розовом нигде ни слова, даже в простых перечнях существующих оттенков или тонов. То же самое касается первых попыток упорядочить скудный цветовой лексикон, а также коды и практики, в которых становится значимым различение цветов. Такую работу на рубеже тысячелетий пытаются осуществить трактаты по литургии, а позднее, во второй половине XII века, – зарождающаяся геральдика. Но ни в одной из этих областей розовый цвет не востребован: и так будет вплоть до раннего Нового времени, а возможно, и до современной эпохи. Однако даже тогда к розовому будут прибегать лишь в исключительных случаях, что бы там ни писали некоторые малоосведомленные авторы[14].

Но прежде, чем изучить положение дел в литургике и геральдике, давайте выясним, есть ли место розовому в другой цветовой «системе», более ранней, а быть может, и самой древней из всех, какие видел и описал человек, – в радуге.

Античные и средневековые представления о радуге имеют мало общего с той радугой, которую мы знаем сегодня[15]. Однако до нас дошло большое количество описаний и изображений радуги, и ни в текстах, ни в иконографии она не представляет собой последовательность семи цветов, расположенных в знакомом нам порядке: фиолетовый, синий, голубой, зеленый, желтый, оранжевый, красный. Такая радуга появится только после открытия Исааком Ньютоном в 1666 году цветового спектра, а то и позже, в середине XVIII века. Почему до этой даты существовали такие расхождения с тем, как воспринимаем радугу мы? Ведь это метеорологическое явление не изменилось со времен Античности, да и зрение человека осталось таким, как было. Да, конечно. Но зрение и восприятие – далеко не одно и то же; а визуальное воспроизведение, в еще большей степени, чем восприятие, – это исключительно культурный феномен.

Вернемся в Средневековье, время, когда многие авторы рассуждают о радуге, особенно в эпоху Каролингов и в XIII веке, который считается золотым веком оптики. В этот период радуга привлекает внимание многих ученых, которые заново открывают для себя «Метеорологику» Аристотеля и труды арабских оптиков[16]. Все они стремятся определить число и последовательность цветов в радуге. Но никто даже близко не предлагает последовательности, которая имела бы что-то общее с современным спектром. Все видят в радуге результат смягчения солнечного света после его прохождения через водную среду, более плотную, чем воздух, то есть некую градацию, идущую от более светлого к более темному. Но еще чаще, чем дискуссии о реальных цветах, между учеными разгораются споры об отражении, преломлении или поглощении световых лучей, об их измерении и о величине образуемых ими углов. Впрочем, большинство аргументов и рассуждений заимствуются у античной культуры либо у арабской науки – как и все рассуждения врачей о том, как человек воспринимает цвета. Что же до изображения радуги в иконографии, распределение цветов в ней от раза к разу меняется: никакого единого для всех правила нет, кроме того, что в разноцветной дуге должны присутствовать четыре цвета – иногда три или пять и только в редких случаях больше, – сгруппированных в произвольном порядке. Часто там присутствует золотой цвет, а также красный. Вообще диапазон оттенков в воображаемой радуге очень велик: здесь и белый, и черный, и серый, и коричневый. А вот розового не бывает никогда, хотя именно этот цвет приобретает порой небо на заре или в сумерках. Розовый остается неизвестным физике и оптике, как в Средневековье, так и в Новое время, вплоть до наших дней. Какая бы ни была эпоха, ее наука не знает и не хочет знать о розовом цвете!

Такой же позиции по отношению к розовому придерживается и католическая литургия, во всяком случае, до XIX века. Здесь нам стоит задержаться, потому что появились не имеющие под собой никаких исторических оснований утверждения, связывающие розовый цвет с определенными праздниками литургического календаря. Как мы скоро увидим, это может затрагивать только современную эпоху.

Как ни удивительно, до сих пор не существует фундаментального исследования о происхождении, становлении и распространении богослужебных цветов[17]. Конечно, задача эта трудная, к тому же в наших знаниях по многим вопросам остаются пробелы, – речь идет не только о раннем Средневековье, но и обо всем Средневековье в целом. В эпоху раннего христианства священник отправляет службу в своей повседневной одежде; отсюда и некоторое единообразие в масштабах всего христианского мира, а также преобладание одежды из белых или неокрашенных тканей. Постепенно, однако, белый цвет закрепляется за пасхальной литургией и службами в другие наиболее важные праздники. Святой Иероним, Григорий Турский и другие отцы Церкви единодушны в том, что белый цвет – наиболее торжественный. Тем не менее богослужебная практика варьируется от епархии к епархии и повсеместно находится под контролем епископов, которые редко выносят нормативные решения по литургическим цветам и ограничиваются тем, что, подобно провинциальным соборам, обновляют запреты на пеструю одежду и напоминают о главенстве белого.

Начиная с IX века, в литургических облачениях и тканях появляются элементы роскоши, золото и яркие, насыщенные краски. Эта тенденция, получившая довольно-таки широкое распространение, сопровождается появлением ряда спекулятивных трактатов, авторы которых рассуждают о символике литургических одежд и порой упоминают о цветах. Эти цвета могут быть самыми разными, как и их привязка к тем или иным датам церковного календаря, – но розового среди них нет[18]. Вопрос, однако, в том, насколько эти сочинения – все они анонимные, зачастую их сложно датировать, локализовать, а иногда и понять – могли влиять на реальную практику богослужения. Хотя в ту эпоху, как нам известно, уже закрепилась традиция связывать определенный цвет с тем или иным праздником или периодом церковного года, различия между епархиями все еще достаточно велики.

И тут на сцену выходит кардинал Лотарио ди Сеньи, будущий папа Иннокентий III. Около 1195 года, когда он еще занимает пост кардинала-диакона и понтификат Целестина III, враждебного его семье, временно отстраняет его от дел папской курии, он пишет несколько трактатов, один из которых, «De sacro altaris mysterio» («О святом таинстве алтаря»)[19], посвящен мессе. Эта ранняя работа (иногда высказывается мнение, что она недостойна великого Иннокентия III), по обыкновению того времени, изобилует компиляциями и цитатами. Но именно в этом ее ценность для нас: кардинал Лотарио пересказывает и дополняет то, что было сказано до него на интересующую нас тему. Вдобавок в трактате есть немало подробностей о тканях, которые использовались в Римской епархии для церковного убранства и облачений священников до его собственного понтификата. В те времена другие епархии по желанию могли ввести