Москва и Восточная Европа. Югославская модель социализма и страны советского блока. 1950-е — 1960-е годы - Анатолий Семенович Аникеев

в вину организацию заговора и развязывание контрреволюционного мятежа, направленного на свержение законного строя в ВНР. Приговор был зачитан 15 июня и уже на рассвете следующего дня приведен в исполнение, о чем в тот же день скупыми и оставляющими множество вопросов информационными сводками сообщили венгерская пресса и радио. Речь в данном случае шла не о полностью вымышленном, сфабрикованном деле (как это было в период больших московских процессов 1936–1938 гг. или в случае с «делом Райка» в Венгрии 1949 г.), а «всего лишь» о нарочитой попытке придать криминальную окраску действиям (пусть далеко не всегда оптимальным) облеченного властью политика, предпринятым в целях безотлагательного разрешения острого внутриполитического конфликта, охватившего страну. Тем не менее многие западные наблюдатели расценили суд по делу Надя как первый в советской сфере влияния и, как потом оказалось, в сущности последний громкий концепционный (т. е. искусственно сконструированный в соответствии с определенной схемой) судебный процесс, проведенный уже в иной политической атмосфере, после XX съезда КПСС и разоблачения на нем Сталина и его политической практики.

Весть о казни Имре Надя, в считаные часы разнесенная мировыми информагентствами, вызвала широкий международный резонанс и настоящий взрыв негодования (в том числе и в левых кругах) — слишком очевидной была надуманность обвинений, выдвинутых против бывшего венгерского премьера, главная «вина» которого, в сущности, заключалась в последовательном отстаивании курса на суверенитет своей страны и в чувствительности к голосу соотечественников, что вступило в тех условиях в слишком резкое противоречие с характером отношений внутри советского лагеря, сложившимся еще при Сталине и остававшимся в силе и после его смерти[733]. Суд над Имре Надем поставил в крайне неудобное положение западноевропейских коммунистов. Так, газета британской компартии «Дэйли Уоркер» выступила 19 июня 1958 г. с редакционной статьей, в которой фактически выражалось сожаление по поводу вынесения смертного приговора Надю и двум его соратникам. «Выступить со статьей другого содержания — означало бы совершить самоубийство английской компартии, а мы на это никогда и ни при каких условиях не пойдем», — откровенно заявил в те дни советскому дипломату председатель компартии Великобритании Гарри Поллит, напомнивший также, что поддержка (пусть даже не очень решительная) в ноябре 1956 г. советской военной акции в Венгрии обошлась компартии потерей 20% членского состава[734]. Главным виновником расправы над бывшим премьер-министром Венгрии наблюдатели во всем мире априори называли Москву[735], причем эту точку зрения, как правило, разделяли и левые на Западе.

Опубликованное обвинительное заключение давало все основания задуматься над явной взаимосвязью между вынесенным смертным приговором по делу И. Надя и ранее звучавшими его обвинениями в ревизионизме. Причем, поскольку главной мишенью в ходе массированного майского антиревизионистского наступления в советской и восточноевропейской прессе выступала титовская Югославия, критика идеологии СКЮ и казнь Имре Надя логично выстраивались в сознании многих современников в один ряд как две составные части (пусть очень разные) единой кампании, направленной на утверждение «правильной», свободной от ревизионизма линии в мировом коммунистическом движении[736]. Понятно, что эта взаимосвязь между антиревизионистской критикой и делом Имре Надя особенно остро ощущалась в самой Югославии. Хотя в опубликованном заключении не содержалось прямых обвинений в пособничестве югославской стороны организаторам «контрреволюционного путча», МИД ФНРЮ в ноте протеста, адресованной венгерским властям, охарактеризовал вынесенный приговор как тяжелый удар по двусторонним отношениям ввиду грубого нарушения Венгрией обязательств, взятых ею на себя в ноябре 1956 г. в ходе переговоров об условиях выхода И. Надя и ряда его соратников из югославского посольства, а также в последующей переписке[737]. Эта нота в довольно жёсткой форме была отклонена венграми как новое вмешательство югославов во внутренние дела ВНР. Прежде всего в ней отрицались обвинения в связи с нарушением официальным Будапештом гарантий, данных на переговорах с Югославией в ноябре 1956 г., а также в письме Кадара правительству ФНРЮ от 21 ноября, обнародованном в те дни агентством ТАНЮГ[738]. Как отмечалось в ответной ноте, «Венгерское Революционное Рабоче-Крестьянское Правительство могло взять на себя обязательство только в том, что оно не привлечет Имре Надя и его сообщников к ответственности за ту деятельность, которая была ему известна в то время. Но это обязательство не могло относиться к таким преступным действиям, которые в то время не были известны Революционному Рабоче-Крестьянскому Правительству. Заговорщическая деятельность Имре Надя и его сообщников только постепенно прояснилась перед венгерскими органами правосудия. Вновь созданные в ходе консолидации органы юстиции могли лишь постепенно заняться выяснением подготовки контрреволюции»[739].

В ответную ноту, содержание которой было согласовано с Президиумом ЦК КПСС и МИД СССР[740], был включен большой ряд тенденциозно подобранных фактов, в общей сложности составлявших картину, дающую основания обвинять югославов в косвенной причастности к антигосударственному заговору (связи югославских дипломатов и журналистов с венгерскими оппозиционерами с весны 1956 г., предоставление «группе И. Надя» убежища в здании югославского посольства 4 ноября, речь Карделя в Скупщине с «враждебными выпадами» в адрес правительства Кадара, широкое распространение в Венгрии без разрешения властей венгероязычной газеты Нови-Сада, якобы в ложном свете изображавшей положение дел в стране). Причем югославские руководители, как отмечалось в ответной ноте, «настолько стремились увести из-под ответственности Имре Надя и его сообщников, что попытались получить от Революционного Рабоче-Крестьянского Правительства разрешение на переправку их в Югославию»[741].

Приговор судебного процесса был назван в ответной ноте «законным завершением расследования, начавшегося в январе 1957 года». Что касается предпринятой в югославской ноте попытки провести связь между делом Имре Надя и кампанией критики югославского ревизионизма, то, по оценкам официальной венгерской стороны, «если и есть какая-нибудь связь между затронутыми в деле фактами и сегодняшними спорами, то ее можно найти в том, что отдельные югославские деятели при поддержке Имре Надя и его сообщников в течение долгих лет руководствовались теми же намерениями, с которыми руководящая группа Югославии спровоцировала сегодняшние споры в целях подрыва единства социалистических стран». Не будучи в состоянии отрицать того факта, что официальный Белград среди первых признал правительство Кадара, в Будапеште, однако, были склонны поставить под сомнение утверждение югославской ноты о том, что «Югославия предприняла значительные бескорыстные усилия в интересах стабилизации положения в Венгрии»[742]. Там увидели противоречие между тем, как «руководители Правительства ФНРЮ рекламируют перед ВНР свое дружественное отношение к Революционному Рабоче-Крестьянскому Правительству», а в это же самое время официальные югославские лица «защищают и поддерживают лиц, опасных для государственного строя ВНР». Особенно «возмутительной и циничной» была названа попытка провести параллели с «делом Райка» 1949 г. и «использовать трагедию процесса Райка для прикрытия Имре Надя и его сообщников. В “деле Райка” к трагическим выводам вели