Москва и Восточная Европа. Югославская модель социализма и страны советского блока. 1950-е — 1960-е годы - Анатолий Семенович Аникеев

Беседуя 18 июня 1957 г. с венгерскими лидерами, Хрущёв был не слишком далек от истины, заявив, что югославы «хотят искать контакта и сближения». Главной причиной тому были опасения международных последствий дела И. Надя. В те дни в Москве все еще находилась югославская военная делегация во главе с И. Гошняком, хорошо принятая. А провал через считаные дни антихрущёвского путча привел к удалению из партийного руководства В.М. Молотова (всегда скептически относившегося к перспективам советско-югославского сближения), что, вне всякого сомнения, благоприятно повлияло на готовность лидеров СКЮ активизировать контакты с КПСС в преддверии запланированного на ноябрь 1957 г. широкого совещания компартий, способного стать трибуной для донесения до мирового коммунистического движения его позиции по ключевым вопросам международной политики, не вступая при этом в конфронтацию с КПСС[715].

В июле 1957 г. в СССР по приглашению Хрущёва отдыхали и были им приняты наиболее влиятельные соратники Тито — Э. Кардель и А. Ранкович. Первая после брионских переговоров начала ноября 1956 г. встреча Хрущёва и Тито состоялась 1–2 августа 1957 г. на нейтральной территории — в Румынии. Был обсужден широкий круг проблем, предприняты небезуспешные попытки сблизить позиции по спорным вопросам (суть событий в Венгрии, проблема рабочих советов и т. д.), выражена решимость и дальше работать над устранением препятствий, затрудняющих развитие двусторонних отношений[716]. Понимая, что готовившийся в Венгрии суд над Имре Надем мог охладить решимость югославов к сближению с советским лагерем, причем в самый канун международного совещания компартий, Москва твёрдо заверила Белград в отсутствии намерений использовать дело Надя для раздувания антиюгославской пропагандистской кампании. Позднее советская сторона настояла на том, чтобы венгерское руководство не проводило судебный процесс до совещания компартий с участием югославов, перенеся его на более поздний срок, и в дальнейшем также не выпячивало антиюгославских обвинений (т. е. не акцентировало внимание на югославских связях и проюгославских симпатиях людей команды Надя)[717]. Режим Кадара, продолжавший находиться во внешнеполитической изоляции и подвергавшийся резкой критике за подавление оппозиции[718], был в еще меньшей мере, чем Москва, заинтересован в обострении отношений с признавшей с самого начала новое венгерское правительство командой Тито. В Будапеште не могли не учитывать, конечно, и то, что своим сопротивлением сталинскому диктату в 1948–1953 гг. югославские лидеры не только снискали немалое уважение на международной арене, но и приобрели влияние в мировом коммунистическом движении (что было особенно важно в преддверии широкого совещания компартий). А потому люди команды Кадара действительно не хотели выпячивать в обвинительном заключении югославские связи группы Надя. Однако на случай, если руководители Югославии выступят с протестом по поводу осуждения Имре Надя (вопреки данным еще в ноябре 1956 г. в ходе переговоров заверениям венгров не привлекать его к судебной ответственности[719]), наготове был собранный против них компромат[720].

Руководство СКЮ со своей стороны в принципе выразило готовность принять участие в планируемых совещаниях компартий (как узком, ограниченном компартиями социалистических стран, так и более широком) — приглашение придавало ему уверенности в том, что даже в случае проведения процесса по делу Имре Надя повторения ситуации 1948–1949 гг. не будет: до шумной антиюгославской кампании, а тем более до разрыва с советским лагерем дело не дойдет. Как бы то ни было, ознакомившись в октябре с проектом важнейшего итогового документа будущего совещания (Декларации компартий социалистических стран), югославские коммунисты его отвергли, увидев, что КПСС по-прежнему хочет диктовать зарубежным коммунистам свои правила игры и установки[721]. Деятелям СКЮ особенно не понравился в представленном Москвой проекте декларации тезис о борьбе с ревизионизмом. Небезосновательно спроецировав его на свою партию, Кардель в беседе с советскими эмиссарами заметил, что подписание СКЮ документа подобного содержания может создать впечатление, что югославские коммунисты, неоднократно обвинявшиеся в ревизионизме (не только при Сталине, но и позже, в том числе в связи с позицией, занятой в отношении венгерских событий), признают свои мнимые ошибки и готовы выступить с самокритикой. В действительности же они отнюдь не считают звучавшую критику справедливой и не собираются сдавать своих позиций. Вообще публикация декларации, указывающей на существование «социалистического лагеря», по мнению лидеров СКЮ, будет воспринята многими в мире как знак возрождения распущенного в апреле 1956 г. Коминформа (теперь уже с участием югославов), что неизбежно обострит разногласия в рядах коммунистов разных стран и вызовет негативную реакцию в мире. Кроме того, жесткость некоторых (главным образом, внесенных под китайским давлением) положений декларации (там, где дело касалось, в частности, критики американского империализма) была неприемлема для югославских деятелей уже в силу их большой заинтересованности в продолжении тесного экономического сотрудничества ФНРЮ с Западом.

Не желая связывать себя подписанием каких-либо жестких заявлений от имени всего блока стран, строящих социализм (это могло быть воспринято в мире как отказ Югославии от внеблоковой политики), югославы вместе с тем совсем не хотели снова оказаться в положении изгоев в коммунистическом движении. Они высказались за многообразие форм контактов между компартиями, проведение в ноябре широкого совещания компартий и дали принципиальное согласие приехать в Москву в дни празднования 40-летнего юбилея Октябрьской революции для участия не только в юбилейных торжествах, но и во встречах с представителями братских партий всего мира. В Москве Хрущёв пытался оказать давление на югославскую делегацию во главе с Карделем, желая заполучить ее подпись под Декларацией совещания компартий социалистических стран, но безуспешно. Не подписав Декларации, документа довольно жесткого в своей антиимпериалистической риторике, явившегося плодом компромисса между КПСС и КПК[722], югославы в то же время подписали другой программный документ мирового коммунистического движения — Манифест мира, опубликованный от имени представителей всех 68 приехавших на торжества в Москву и принявших участие в широком совещании компартий[723].

Таким образом, попытка Москвы заставить Белград играть по своим правилам снова закончилась полным фиаско: в отношениях КПСС и СКЮ в результате вновь возникает напряженность, и проведение суда над Имре Надем как якобы югославской креатурой могло бы быть использовано в случае, если бы в Кремле была избрана установка на эскалацию конфликта с СКЮ. В Москве, однако, предпочитали выжидать, пока еще не прибегая к массированной проработке югославов в прессе: слишком большие усилия были затрачены ради приобщения Югославии к блоковой политике Кремля и слишком велик был в это время внешнеполитический вес титовского режима и авторитет самого Тито в мировом общественном мнении, чтобы публичной критикой югославов приковывать внимание всего мира к новой неудаче советской политики на югославском направлении. Кроме того, в условиях назревающих советско-китайских разногласий, подспудной