Москва и Восточная Европа. Югославская модель социализма и страны советского блока. 1950-е — 1960-е годы - Анатолий Семенович Аникеев

песни слов не выбросить, то, что было в истории, выбросить нельзя. Югославы старались на этом подняться и показать якобы свой особый опыт, опыт югославского строительства социализма. Пока югославский путь держится на американской пшенице и на американских кредитах, этот путь очень ограничен, а для настоящей социалистической страны этот путь невозможен. Что это за социализм, укреплению которого содействуют [такие] империалистические страны, как США! Этот вопрос возникает и у малосознательного рабочего. Следовательно, тот путь, видимо, путь нереволюционный, не наш путь. Югославия, мы сейчас понимаем, социалистическая страна и всякие прочие отсюда выводы. Но там есть много людей, которые заблуждаются и не понимают действительного положения вещей и, хотя сами ссылаются на учение марксизма-ленинизма, но не понимают его и извращают. Югославы замутили воду в некоторых социалистических странах, и не только в Венгрии, но и в Польше, и в какой-то степени Болгарии, Румынии и других странах, в Чехословакии частично тоже имеется. Когда венгерские события разыгрались, когда фашисты пришли к власти, когда Имре Надь стал на контрреволюционный путь[709], тогда сразу пелена спала с глаз: что это за югославский путь, если под этим именем, если взять клуб Петёфи, на этом югославском опыте шла мобилизация и расшатывание устоев партии и разложение партии. Сейчас это вскрылось. И когда прошел процесс мобилизации сил и партия за партией, страна за страной выступили, все выступили против Югославии[710], так как увидели политику Югославии — политику раскола революционных сил, мы получили монолитность, мы получили сплоченность коммунистических партий и революционных сил. Разве это плохо? Это хорошо. И сейчас югославы поняли и делают вывод, и сейчас не кичатся своим особым путем, а хотят искать контакта и сближения. Я думаю, что если это учесть, то это полезно»[711].

Что касается позиции венгерского правительства в отношении титовской Югославии, то следует иметь в виду, что кадаровское руководство в самые первые годы своего существования не обладало какой-либо самостоятельностью, находясь в полной внешнеполитической зависимости от Москвы и консультируясь с ней фактически по любому вопросу внешней политики. Некоторое расширение поля маневров происходило очень медленно, по мере укрепления доверия в Москве к Кадару и его команде. Поэтому линия Будапешта на югославском направлении была, по сути, производной от линии Москвы. Вместе с тем нельзя забывать о степени внешнеполитической изоляции самого кадаровского режима, поначалу признанного только узким кругом стран-союзниц СССР и несколькими странами «третьего мира» и долгое время не получавшего признания более широкого мирового сообщества. Этому способствовал и отъезд в начале ноября 1956 г. в Вену на сессию Социнтерна ветерана венгерской социал-демократии Анны Кетли (перед этим вошедшей в коалиционное правительство Имре Надя). Кетли осталась на Западе и позиционировала себя там как министр незаконно свергнутого венгерского правительства, давала в этом качестве показания специальной комиссии ООН, созданной для изучения положения в Венгрии. «Венгерский вопрос» вплоть до объявления в 1963 г. в Венгрии всеобщей амнистии осужденным за участие в событиях осени 1956 г. входил в повестку дня сессий Генеральной Ассамблеи ООН, а режим Кадара был с самого начала лишен полномочий представлять страну в ООН. (Представительство Венгрии в ООН было полностью приостановлено, азатем восстановлено с ограничениями). В этих условиях для кадаровского правительства в его стремлении к выходу из внешнеполитической изоляции и расширению круга стран, признавших действующий режим, факт признания уже в ноябре 1956 г. новой венгерской власти внеблоковой титовской Югославией (довольно влиятельным игроком на международной арене) имел, как уже отмечалось выше, немалое значение. Установление с Белградом нормальных добрососедских отношений представлялось в Будапеште тем более важным, что речь шла о соседней стране, имевшей с Венгрией 400-километровую общую границу и связанной с ней традиционными историческими узами.

Активно участвуя в деятельности Генассамблеи и даже — в качестве непостоянного члена — Совета безопасности ООН, Югославия хотя и отклонялась от консолидированной линии стран ОВД, но дистанцировалась в не меньшей мере и от позиции западных стран, во многих случаях блокируясь с дружественной СССР Индией. Ее представители не раз высказывались за невмешательство Запада во внутренние венгерские дела и исключение венгерского вопроса из повестки дня ООН, и вместе с тем они голосовали за программы оказания Венгрии (а также венгерским беженцам) гуманитарной помощи.

Важнейшее место в повестке югославско-венгерских отношений в первой половине 1957 г. занимала проблема беженцев — после подавления революции страна столкнулась с массовым исходом. Хотя основное количество желавших покинуть Венгрию устремилось на Запад и самая большая нагрузка в приеме беженцев легла соответственно на Австрию (около 180 тыс. чел.), значительная нагрузка пришлась и на южную границу Венгрии — с Югославией (около 10% беженцев, что составило примерно 20 тыс. чел.). Особенно велик был поток в сторону Югославии в январе 1957 г., поскольку Австрия к этому времени закрыла границу. Двусторонние переговоры по проблеме беженцев сопровождались трениями — отказы в выдаче венгерским властям беженцев, отдавших предпочтение не возвращению на родину, а миграции через Югославию на Запад, вносили дополнительную напряженность в венгерско-югославские отношения, однако по мере того, как поток беженцев иссякал, теряла значимость и сама проблема: ко второй половине 1957 г. она утратила актуальность[712].

Если же говорить о массовом общественном мнении в Венгрии, то двойственная, непоследовательная позиция Югославии[713], ее очевидное сотрудничество с Москвой в деле нейтрализации правительства Надя и признание правительства Кадара всего через неделю после решающей советской интервенции, когда это правительство не пользовалось никакой поддержкой в стране — всё это способствовало разочарованию в режиме Тито политически активных и реформаторски настроенных венгерских граждан и вело к довольно быстрой потере интереса к югославскому опыту. В этом плане не оказали влияния и попытки Карделя обосновать позитивное значение венгерских рабочих советов, их соответствие интересам венгерских трудящихся (речь Карделя в Скупщине большого отклика в Венгрии не вызвала)[714]. После исторического опыта, пережитого венграми осенью 1956 г., югославская однопартийная модель с довольно фиктивным рабочим самоуправлением смотрелась весьма тускло на фоне восстановленного в дни октября, пусть на короткий срок, коалиционного правления, а тем более на фоне венгерских экспериментов с реальным рабочим самоуправлением, претендовавшим на роль носителя альтернативы однопартийной системе и инструмента двоевластия. Имеющиеся источники, в том числе записи бесед советских дипломатов с венгерскими партийно-государственными работниками и представителями интеллигенции, свидетельствуют, таким образом, о все большем равнодушии к югославской модели и опыту в кругах, оппозиционных кадаровской власти, т. е., собственно говоря, среди тех, кто весной – летом 1956 г. выступал их активными апологетами. Ни в 1957 г., ни тем более позже югославский фактор уже не оказывал на внутриполитическую жизнь и общественные настроения