Москва и Восточная Европа. Югославская модель социализма и страны советского блока. 1950-е — 1960-е годы - Анатолий Семенович Аникеев

югославского посольства. В Москве это восприняли как явное нарушение брионской договоренности. Ведь на Брионах, где Хрущёв и Маленков всю ночь напролет обсуждали с Тито, Карделем и Ранковичем пути решения «венгерского вопроса», речь шла о возможном содействии Белграда в нейтрализации неугодного Москве правительства. Лидеры Югославии, имевшие влияние на венгерских коммунистов-реформаторов из команды Надя, фактически, по согласованию с Кремлем, взялись за то, чтобы уговорить их добровольно самоустраниться, уступив место у руля другому правительству, способному железной рукой пресечь анархию и навести «порядок». Об укрытии же в югославском посольстве политиков, перед этим выступивших с антисоветскими заявлениями, стороны, разумеется, не договаривались.

Проходит неделя, и 11 ноября Тито на партактиве в хорватском городе Пуле решил сыграть на опережение, информировав общественность о некоторых подробностях советско-югославских встреч на высшем уровне. Он решил не дожидаться, когда весь мир узнает от лидеров КПСС о советско-югославской сделке, направленной на свержение действующего венгерского правительства (это нанесло бы слишком сильный удар по репутации Югославии как нейтрального, внеблокового государства). Между тем, несогласованная утечка информации была воспринята в Москве как грубое нарушение принятой в мировом коммунистическом движении этики межпартийных взаимоотношений. Но мало того, выступая в Пуле, Тито назвал венгерский кризис в определенной мере следствием политики СССР, ставившей в неравноправное положение партнеров по «социалистическому лагерю», что в свою очередь порождало антисоветские настроения в странах Восточной Европы. Ввод советских войск в Будапешт для подавления демонстрации 23 октября он назвал неоправданным, лишь подлившим масла в огонь стихийных выступлений.

Обозначившиеся резкие расхождения лидеров КПСС и СКЮ в оценке истоков венгерских событий не сгладил и тот факт, что Тито осудил Надя за уступки реакции и выразил готовность поддержать новое правительство Я. Кадара, сформированное в СССР и приведенное к власти в Венгрии силовыми методами. Белграду важно было не только отмежеваться от СССР в целях «сохранения лица» в глазах международного общественного мнения, но и каким-то образом обосновать свое согласие с интервенцией[686]. Если в Москве выступление Тито в Пуле было воспринято однозначно негативно, то для Кадара и его ближайшего окружения важнее критики югославским лидером советского руководства была выраженная им в Пуле готовность поддержать новое правительство Венгрии, отмежевавшись от Имре Надя.

Речь Тито не могла остаться без отклика официальной Москвы. «Правда» 19 ноября опубликовала обзор ее основных положений, а 23 ноября выступила с острой критической статьей[687]. В связи с венгерскими событиями Москва обвиняла Белград в нарушении договоренностей, в умышленном создании затруднений правительству Кадара, в неспособности отмежеваться от попыток реакции использовать югославский пример и опыт в интересах борьбы против социализма. Дискуссия, таким образом, уже в ноябре перекинулась в прессу. «Борба», отвечая 27 ноября «Правде», повторила, по сути, уже прозвучавший в Пуле титовский тезис о том, что сталинская политика гегемонии и неравноправия в отношениях между социалистическими странами, «империалистические тенденции» в политике СССР неминуемо должны были вызвать антисоветские настроения, что и произошло в Венгрии. При этом советская общественность долгое время оставалась в неведении относительно пребывания Имре Надя и большой группы лиц (в основном коммунистов-реформаторов и членов их семей) в югославском посольстве в Будапеште: «Правда» вскользь сообщила об этом только в 20-х числах ноября, когда после выхода из посольства все эти люди были задержаны советскими спецслужбами и депортированы 23 ноября в Румынию вопреки публичным возражениям югославской стороны, пытавшейся отмежеваться от этой акции[688].

Прошел почти месяц после речи Тито в Пуле, и 7 декабря один из самых влиятельных людей в руководстве ФНРЮ и СКЮ главный идеолог Э. Кардель, выступая в Союзной скупщине Югославии, назвал «революционную борьбу» в Венгрии «первым крупным примером насильственного сведения счетов с теми преградами для дальнейшего развития социализма, которые являются продуктом окрепшей бюрократической политической системы», вызывающей в обществе «бессознательное стихийное возмущение». Альтернативой этой системе Кардель считал противостоявшие кадаровской власти рабочие советы — выросшую на венгерской почве «единственную реальную социалистическую силу, которая, вероятно, очень скоро избавилась бы от чуждых антисоциалистических влияний, если бы взяла на себя главную ответственность за власть на предприятиях». Силовые действия СССР по свержению правительства Надя, по мнению Карделя, могли бы быть оправданы лишь в том случае, если бы привели к изменению политической системы, тормозящей социалистическое развитие, в противном же случае история, подчеркнул Кардель, осудит акт военного вмешательства. Дальнейшее присутствие в Венгрии советских войск югославская сторона в любом случае считала фактором, не благоприятствующим урегулированию конфликта.

Хотя Кардель в Скупщине (как и Тито месяцем ранее в Пуле), критикуя советскую политику, вместе с тем заявлял о признании Югославией правительства Кадара и о готовности сотрудничать с ним, тогдашний посол Югославии в СССР В. Мичунович позже вспоминал, что никогда не видел Хрущёва столь же взбешенным, как в ходе встречи 11 декабря 1956 г., когда ему передали информацию о программной речи Карделя, к тому же распространенной югославской делегацией в ООН[689]. Через считаные дни, на декабрьском пленуме ЦК КПСС, советский лидер дал волю эмоциям, критикуя Тито, болтающего «всякие глупости о новых путях какого-то югославского социализма», живущего, на самом деле, за счет подачек от американских империалистов за свое прислужничество перед ними[690]. Выступление Карделя в Скупщине надолго запомнилось и Кадару. В апреле 1964 г., беседуя с Хрущёвым в Будапеште, он заметил, что его до сих пор тошнит при одном только воспоминании о карделевском понимании венгерских рабочих советов 1956 г.[691].

Между КПСС и СКЮ развернулась полемика в закрытой переписке[692]. Критика в прессе была сдержанной[693]: в Москве ни в коей мере не хотели создавать видимости возвращения к ситуации 1948–1949 гг. В беседах с послом СССР Н.П. Фирюбиным югославские руководители, вовсе не желавшие отказываться от выгодного для страны экономического сотрудничества с Советским Союзом, а тем более вновь оказаться в положении изгоев в мировом коммунистическом движении, получали заверения в том, что возврат к прошлому невозможен: советская сторона, хотя и не собирается отступать от принципиальных идеологических позиций, приложит тем не менее все усилия для улучшения двусторонних отношений[694]. О необходимости придерживаться в полемике с «неверными утверждениями» югославов спокойного тона, не обостряя межгосударственных отношений и продолжая поддерживать определенный контакт по партийной линии, говорилось и в письмах лидерам компартий социалистических стран[695]. В Москве исходили из того, что «при нынешнем положении развитие советско-югославских отношений по государственной линии неизбежно должно сопровождаться принципиальной борьбой против концепций и взглядов югославского руководства как мелкобуржуазной, националистической идеологии», что необходимо всячески препятствовать попыткам югославов «навязать свой порочный путь странам народной демократии и отколоть их от Советского Союза». С другой