Москва и Восточная Европа. Югославская модель социализма и страны советского блока. 1950-е — 1960-е годы - Анатолий Семенович Аникеев

предположения и представления, в случае же с Имре Надем и его сообщниками необходимость начала следствия обусловили не предположения, а известные миллионам и миллионам факты»[743]. В опровержение утверждений югославской ноты о том, что вызвавший возмущение приговор будапештского суда явился тяжелым ударом по отношениям двух стран, в ответной ноте было сказано, что ущерб этим отношениям, напротив, наносят «чрезвычайно тяжкие действия тех югославских официальных лиц, которые, злоупотребляя дипломатическими привилегиями, вмешивались во внутренние дела страны». В заключительной фразе ноты в духе тогдашней официальной советской линии указывалось на готовность ВНР вопреки всему поддерживать с Югославией нормальные межгосударственные отношения[744].

Состоявшийся в июне 1958 г. процесс по делу Имре Надя, завершившийся вынесением смертных приговоров, и сопутствовавший ему обмен жёсткими дипломатическими нотами, хотя и несколько осложнили венгерско-югославские отношения, всё же не стали непоправимым ударом и не возымели долгосрочных последствий. Процесс по делу И. Надя не стал и катализатором масштабного советско-югославского конфликта. Прежде всего потому, что такая задача, очевидно, в Москве не ставилась. По сути, ни одна из сторон не хотела педалировать конфликт. В Белграде, в частности, не считали целесообразным напоминать международной общественности о неблаговидной роли нейтральной Югославии, давшей советской стороне свое согласие на силовое разрешение «венгерского вопроса», в том числе, и на нейтрализацию правительства Имре Надя. И венгры, и югославы, заинтересованные в добрососедских отношениях, прилагали в дальнейшем усилия для того, чтобы, не теряя лица, преодолеть имевшиеся наслоения. И тем, и другим был памятен 1948 год, и никто не хотел возврата к временам милитаристского угара, пропагандистской истерии, не прекращавшихся пограничных инцидентов и сосредоточения на границе войск и техники, чреватого развязыванием настоящей, «горячей» войны. О деле Имре Надя при всей его унизительности для югославов старались не вспоминать без необходимости. При этом Венгрия, выстраивая свои отношения с Югославией, неизменно выступала как страна, входившая в военно-политический блок, и не предпринимала ни один серьезный шаг без оглядки на Москву.

Таким образом, и в последующие годы венгерско-югославские отношения продолжали находиться в тесной зависимости от советско-югославских. А критика в Москве идеологии и политической практики СКЮ в отличие от ситуации 1948–1949 гг. не делалась со временем ожесточеннее и даже шла на спад. Как отмечалось в подготовленном в апреле 1959 г. в аппарате ЦК КПСС обзоре «Ревизионистское извращение теории и практики марксизма-ленинизма», «нет необходимости уделять в нашей печати много внимания политике руководства Югославии. Больше того, повышенное внимание к Югославии отвечало бы интересам югославских руководителей, желающих, чтобы о их политике и идеологии много писали, чтобы их политика занимала все более видное место, что не отвечает ни удельному весу Югославии на международной арене, ни влиянию югославских руководителей в международном рабочем и коммунистическом движении»[745].

В ноябре 1960 г. КПСС согласилась на включение довольно резкого выпада против югославского «ревизионизма» в итоговый документ следующего большого совещания компартий[746]. Критика идейных установок СКЮ звучала в докладах Н.С. Хрущёва на XXI (январь–февраль 1959 г.) и XXII (октябрь 1961 г.) съездах КПСС, как и в некоторых выступлениях советских лидеров на съездах зарубежных компартий. Более того, без антиюгославского выпада не обошлась и новая Программа КПСС, принятая в 1961 г. Создается впечатление, что выступая снова и снова с осуждением идеологии СКЮ, в ЦК КПСС руководствовались прежде всего тактической целью: критику югославского «ревизионизма» в Москве пытались сделать своего рода общей платформой, опираясь на которую можно было предотвратить открытый конфликт между СССР и Китаем. Но эта тактика себя совершенно не оправдала. Принесение (довольно беспринципное) югославов «в жертву» мнимому сохранению единства с КПК оказалось абсолютно не эффективным: достигнутая на совещании 1960 г. компромиссная платформа смогла лишь на считаные месяцы отсрочить открытый конфликт между КПСС и КПК, соперничавшими в борьбе за гегемонию в мировом коммунистическом движении.

Напротив, публично заявленная Тито в мае 1962 г. готовность при всех разногласиях с КПСС однозначно поддержать ее в идеологических спорах с китайской компартией дала довольно мощный толчок новому подъему в советско-югославских отношениях. В декабре 1962 г. Тито впервые с осени 1956 г. посетил СССР. 10 февраля 1963 г. в открытой дискуссии с идеологами КПК «Правда» встала на сторону югославов: как отмечалось в большой программной статье, в СКЮ и ФНРЮ «происходят положительные процессы в сторону сближения с социалистическим содружеством, с мировым коммунистическим движением»[747]. Новая ситуация, сложившаяся в мировом коммунистическом движении к началу 1960-х, теперь однозначно заработала на советско-югославское сближение, и кризис в межгосударственных отношениях СССР и ФНРЮ к 1963 г. можно было считать вполне преодоленным. Сложнее обстояло дело с межпартийными отношениями КПСС и СКЮ, на которых не могли не сказываться включенные в действующие партийные документы антиюгославские эскапады.

11 июля 1963 г. Хрущёв, беседуя с Кадаром во время визита официальной венгерской делегации в СССР, делился планами поездки в Югославию (состоялась в конце августа – начале сентября). «Мы говорили и говорим югославам, что не можем согласиться с их программой. Пока эта программа остается в силе, мы ее не признаём и критикуем», — категорично заявил Хрущёв. Отметив далее, что несмотря на имеющиеся расхождения, двусторонние отношения налаживаются, он констатировал: «Когда-то Тито претендовал на гегемонию, а теперь он от нее отказался и хочет только сохранить ведущую роль среди нейтральных стран. Здесь можно договориться. Во всяком случае, югославы не ведут враждебной политики по отношению к социалистическим странам, и их влияние среди нейтралов для нас полезнее, чем влияние империалистических государств».

Таким образом, если претензии СКЮ на роль некоего альтернативного идеологического центра в коммунистическом движении принимались в Москве в штыки, то смена вектора их внешней политики в направлении стран «третьего мира» и движения неприсоединения, напротив, только приветствовалась. В борьбе за «третий мир» Югославия воспринималась как союзник или, по крайней мере, попутчик СССР и фактор ослабления западного влияния[748].

В начале июля 1963 г., принимая генерального секретаря ООН У Тана, чей приезд в Венгрию символизировал завершение почти семилетнего периода, в течение которого «венгерский вопрос» присутствовал в повестке дня ООН, Кадар отметил, что венгерско-югославские отношения больше уже не отягощены проблемой И. Надя: «Ни Югославия, ни Венгрия об этом деле не вспоминают и считают его закрытым, а значит нет необходимости и в том, чтобы его ворошила какая-либо третья сторона»[749]. Интересная деталь: если летом 1956 г., как сказано выше, Тито направлялся в Москву не через Венгрию, а окольным путем, через Румынию, лишь бы не встречаться с Ракоши, совсем иным был его маршрут во время первой после долгого перерыва, неофициальной поездки в СССР в конце 1962 г. Он ехал в Москву и возвращался домой через Венгрию и дважды встречался с