Казань и Москва. Истоки казанских войн Ивана Грозного - Павел Канаев

После возвращения русского посольства в Москву Абдул-Латифа выпустили из «нятства» и пожаловали ему город Каширу. Несмотря на то что формально он был признан наследником казанского престола, из Русского государства его так и не выпускали. А 19 ноября 1517 года Абдул-Латиф неожиданно умер в самом расцвете сил, за год до смерти своего старшего брата.

«В лето 7026. Месяца ноября умер царь Аблетиф, брат Казанского царя Магмедеминя, и взяли его в Казань, там положили», – кратко сообщает летопись. По некоторым версиям, его смерть – дело рук Василия III. Дескать, кандидатура опального царевича категорически не устраивала великого князя, стремившегося перерубить династические связи Казани с Крымом[152].

Был ли это разыгранный по нотам «волжский гамбит» Василия Ивановича: вынудить казанцев дать шерть взамен на освобождение Абдул-Латифа, а потом втихую устранить неугодного претендента на ханский трон? На сей счет вспоминаются слова Шерлока Холмса в исполнении актера Ливанова: «Бездоказательно, дорогой профессор, бездоказательно». Источники предоставляют лишь явный мотив великого князя, но никаких улик нет. Остается только порассуждать чисто гипотетически, мог ли Василий пойти на такую каверзу. Великий князь вырос в атмосфере интриг и предательств. Подобно турецким шехзаде, все детство и юношество он испытывал страх за свою жизнь. И у него имелись на то веские основания. В случае победы «партии» Елены Волошанки и Дмитрия Внука незавидная судьба последнего ожидала бы самого Василия.

Волей-неволей он научился мастерски плести интриги и не гнушаться, мягко говоря, неоднозначных поступков. Чего стоит один его запрет братьям жениться и заводить детей до того, как он сам не обзаведется наследником. Приходят на ум и его методы борьбы с удельной системой на отвоеванных у Литвы территориях, правители которых обвинялись в намерении бежать в Великое княжество Литовское и предавались жестокой каре без особых разбирательств. Например, в 1523 году в Москве арестовали князя Новгород-Северского Василия Шемячича. Незадолго до этого сам митрополит Даниил приносил клятву на кресте, что Шемячичу ничего не угрожает. В итоге удельный князь так и умер в заточении. Даже смерть собственной сестры и по совместительству супруги великого князя Литовского Александра, Елены, русский государь использовал в политической игре. Была разыграна пьеса об отравлении бедной Елены литовскими воеводами, что стало формальным казус белли к очередной порубежной войне.

В историографии Василия то и дело называют беспринципным, жадным и хитрым человеком. Что же, если отдавать должное только кристально честным и милостивым государям, то памятник «Тысячелетие России» в Великом Новгороде должен иметь вид голого колокола без единого скульптурного изображения. Можно по-разному относиться к действиям наследника Ивана Великого, но в них всегда присутствовали государственные мотивы – дальнейшая централизация и усиление Москвы. Возвращаясь к казанскому вопросу и судье бедняги Абдул-Латифа: тот и вправду не устраивал Москву на казанском престоле и вполне мог стать жертвой великого князя. Но ключевое слово здесь – «мог».

Ни Абдул-Латиф, ни умерший через год Мухаммед-Эмин не оставили после себя сыновей. Таким образом, династия Улу-Мухаммеда окончательно пресеклась. В Москву из Казани снова было отправлено посольство с просьбой определить им нового царя. Василий III будто вытащил туз из рукава и сразу же сообщим казанцам, что «дает им на царство в Казань царя Шигалея, Шиховриярова сына царевича»[153].

Ставка на слабого хана

Что же это за темная лошадка, которая неожиданно оказалась ближе всех к казанскому трону? Касимовский царевич Шах-Али являлся сыном Шейх-Аулияра – племянника сарайского хана Ахмата. Напомним, что представители большеордынской ханской ветви были смертельными врагами крымских Гиреев. Впрочем, как и только что угасшей казанской династии Улу-Мухаммеда.

Василий III отлично это знал. Он специально подобрал фигуру, не имевшую никаких прав на престол и неприемлемую абсолютно для всех казанцев. Непопулярный правитель не сможет найти опору в аристократических кругах, а значит, будет вынужден по любой мелочи искать поддержки Москвы и всецело полагаться на ее покровительство. Так Василий III решил свернуть свою мягкую политику по отношению к волжскому ханству, а заодно и оградить его от крымского влияния.

Таврида же попыталась извлечь собственные выгоды из династического кризиса в Казани. Не успел еще больной Мухаммед-Эмин отдать душу Аллаху, как крымский хан предложил возвести на трон своего брата Сагиб Гирея. После смерти казанского царя Крымское ханство снова развернуло «агиткампанию».

Именно с этого момента многие отсчитывают начало пока что дипломатической войны между Москвой и Бахчисараем за влияние в Казани. Несмотря на острые противоречия на казанской почве, обе стороны избегали прямого военного столкновения друг с другом. Василий III все еще грезил русско-крымским союзом против Литвы. Сменивший же Менгли в 1515 году Мухаммед Гирей хотя и был ярым противником Москвы, добивался ее поддержки в борьбе с Астраханским ханством за установление там крымского господства[154].

Литва Литвой, но допустить воцарения Гирея в Казани Василий III не мог. Проигнорировав возмущение крымчан и значительной части казанцев, 8 марта 1519 года великий князь направил в столицу ханства своих послов, которые посадили Шаха-Али на трон. Показательно, что клятва на верность давалась местными феодалами не хану, а непосредственно Василию III. Это недвусмысленно показывало, кто на самом деле распоряжается казанскими делами. Отдельное соглашение о мире, дружбе и верности было заключено между Москвой и самим Шахом-Али[155]. В переписке с литовцами великий князь абсолютно не стеснялся называть нового казанского царя своим «прямым слугой».

Подобное стало возможным не только благодаря искусству московских дипломатов и вышеупомянутому «волжскому гамбиту» Василия Ивановича (даже если обвинения великого князя в убийстве Абдул-Латифа беспочвенны, взятая в 1516 году с казанцев шерть согласовывать с Москвой новых ханов сама по себе достойна такого «термина»). Великий князь по-прежнему имел серьезную поддержку в лице прорусской аристократической «партии». Как сообщал Мухаммед Гирей через своих послов астраханскому хану, сам казанский сеид принадлежал к союзникам Русского государства. Хотя можно предположить, что и у промосковски настроенных элементов в Казани Шах-Али симпатии не вызывал в силу своей династической принадлежности.

Если верить австрийскому послу Сигизмунду Герберштейну, который оказался еще и старательным физиономистом, даже внешность великокняжеского ставленника не вызвала ничего, кроме отвращения:

«Он владел им (Казанским ханством) только четыре года вследствие великой ненависти к нему подданных. Ее умножали безобразие и слабость его тела, ибо это был человек с выпятившимся вперед брюхом, с редкою бородой, с лицом почти женским: все это показывало, что он нисколько не способен к войне. К этому присоединялось еще то, что он был слишком предан московскому князю и доверял более иностранцам,