Казань и Москва. Истоки казанских войн Ивана Грозного - Павел Канаев

Гирей всячески пытался ухудшить отношения Москвы с Османской империей. В своем письме в Стамбул правитель Тавриды сообщил Сулейману Великолепному, что одновременно с возведением на трон Шаха-Али в Казани приказали строить церкви и вешать на них колокола, а мечети начали разрушать. Из города якобы изгнали кадиев, а жителей насильно принуждали посещать христианские службы. Последнее выглядит особенно нелепо: было бы даже интересно взглянуть на лица православных священников при виде толп магометан на богослужениях. Как и на реакцию бравой ханской гвардии из касимовских татар на разрушение мусульманских святынь.

Также в письме говорилось, что сразу после кончины Мухаммед-Эмина казанцы просили отпустить к ним Сагиб Гирея и тот немедленно выехал в столицу волжского ханства. Но коварный Василий Иванович полностью перерезал своими тьмачисленными «ордами» сообщение между Казанью и Крымом. Теперь же великий князь никак не уймется и собирается свергнуть Сагиба с казанского престола. Чтобы этого не произошло, Крым готовит упреждающий удар по Московскому государству, – раскладывал все по полочкам правитель Тавриды.

Василий III и впрямь мечтал поскорее изгнать Гирея из Казани. Только на момент прихода Сагиба в волжское ханство крымские войска уже вовсю концентрировались к востоку от Перекопа, готовясь закрутить свой опустошительный «смерч» над русскими землями.

Не сидели сложа руки и московские дипломаты. В 1521 году из Москвы в Стамбул отправился Третьяк Губин, которому предстояло заключить с новым султаном соглашение о «дружбе, братстве и любви»[164]. Московский посол говорил Сулейману так:

«В Москве идет слух, что Магмед Гирей писал к султану, будто Казанская земля – юрт крымский, будто государь наш велел там мечети разорить и свои христианские церкви поставить и колокола повесить, но как прежде крымцы неправыми своими умышлениями вставляли неправые слова, так и теперь не отстают от лживых слов»[165].

В Казани же в это время обживался хан Сагиб Гирей, радуя взоры окружающих своим «созвездием миловидности»[166] после жидкой бороды и выпятившегося пуза Шаха-Али. По сведениям Пафнутьевского летописца, от новоиспеченного казанского царя в Москву прибыло посольство, которое уверяло Василия III в дружеских намерениях волжского ханства. Одновременно хан устроил нападение на русские территории мордовских и черемисских отрядов «без совета князей казанских»[167]. 26 мая 1521 года были опустошены Унженские волости. Большое количество местного населения убили и взяли в плен.

Относительно данного набега в летописях зафиксирован пример героической народной инициативы. Унженцы самостоятельно объединились в отряды и перехватили казанцев с черемисами. «Партизаны» не только отбили у татар своих земляков, но и сами захватили неплохой полон. О каком-либо участии в этом доблестном мероприятии профессиональных военных – детей боярских или бояр с послужильцами – в источниках не говорится ни слова. Ставя пафосную точку в описании эпизода, летописец сообщает, что унженцы «стояша на костях». То есть по древнерусскому обычаю оставались какое-то время на месте выигранной битвы. И неважно, что масштабы стычки были совсем невелики (по предположению Б.А. Илюшина, до 1 тысячи человек совокупно с двух сторон, а вероятно, и гораздо меньше). Простой русский мужик, или, точнее говоря, людин, побил неприятельских профессионалов – отчего же не отметить такой успех «на костях»?

Это был не единственный казанский отряд, вторгшийся в пределы Русского государства. 4 июня татары осадили сам городок Унжу – одну из «передовых крепостей» на границе с волжским ханством, по словам академика М.Н. Тихомирова. Твердыня располагалась на холме, который с двух сторон огибали глубокие овраги. Городок был хорошо укреплен, а «гарнизон» вооружен пушками с пищалями. Татары пошли на приступ и даже сумели поджечь ведущий в крепость мост и ворота, но артиллерийский огонь со стен обратил нападавших в бегство. Казанцам пришлось довольствоваться разграблением окрестных волостей, где им удалось захватить большой полон.

Наведались летом 1521 года казанские татары и в северо-восточные русские уезды. Летописи упоминают нападения на населенные пункты Жегово, Шартаново, Нойду, Толмшу. Переходя на современные топонимы, это территории нынешних Костромской и Вологодской областей. Казанцы дошли до самой реки Сухоны. Летопись даже сообщает, что в волости Толмша казанцы пленили ни много ни мало 6,5 тысячи человек. Даже если цифра завышена в десять раз, такое стало ощутимым ударом для несильно многолюдных северо-восточных уездов. Многие местные жители были попросту убиты.

Скорее всего, эти агрессивные акции напрямую инициировались Крымом. Именно в начале 20-х годов XVI века происходит резкий переход от, условно говоря, холодной фазы русско-крымского конфликта к горячей. Крым в союзе с Казанью, а иногда и с Литвой начинает совершать набеги на южные границы Великого княжества Московского[168]. Все это заставляло Москву в срочном порядке укреплять свое пограничье. Каждую весну на Окский рубеж, или, как говорили тогда, на «Берег», направлялась добрая часть всех детей боярских. Оборонительная линия обрастала крепостями и городками, среди которых Тула, Зарайск, Калуга. Южнее «Берега» в приграничных населенных пунктах группировались так называемые украинники. А в ключевых городах на восточном направлении в 1521 году разместился крупный воинский контингент.

Самой мощной была нижегородская группировка, включавшая пять или шесть воевод (с одним из упомянутых военачальников не до конца ясно, воевода это или сотенный голова), которые могли располагать совокупно до 4,5–5 тысяч ратников. Именно в Нижнем Новгороде собрались наиболее заслуженные военачальники, такие как Андрей Дмитриевич Курбский, Федор Юрьевич Щука Кутузов, Михайло Андреев сын Плещеев и др. Некоторые из них уже имели опыт участия в войнах с Казанью. Например, Щука Кутузов – герой казанской кампании 1506 года.

Еще три воеводы и порядка 2 тысяч воинов заняли позиции в Муроме. Часть муромских ратей составляли татары под началом сибирского служилого царевича Шибанида. Вместе с ним руководили этой группировкой бывалые русские полководцы, в том числе участники прошлых казанских операций (И. И. Щетина-Оболенский, А.В. Сабуров).

Другие шесть больших воевод (4,5–5 тысяч ратников), судя по разрядным книгам, находились в Мещере. По-настоящему опытным из них являлся только Василий Чулок Ушатый, который к 1521 году уже прошел 11 различных назначений. Видимо, именно он выступал локомотивом всей группировки.

Были сформированы войсковые соединения и на реке Мокше в Наровчате. Здесь упоминаются три воеводы (до 1,5 тысячи ратников). Никто из них не мог похвастаться богатым боевым «резюме». Впрочем, все они имели определенный боевой опыт и хорошо знали местный театр военных действий.

Итого сконцентрированные на востоке войска насчитывали от 10 до 13 тысяч ратников. Такая внушительная цифра и боевые регалии многих привлеченных военачальников говорят о том, что к татарской угрозе в Москве отнеслись со всей серьезностью. По мнению ряда исследователей, каких-либо масштабных действий в поле против казанцев не