Казань и Москва. Истоки казанских войн Ивана Грозного - Павел Канаев

Таким образом, военная катастрофа 1506 года внезапно обернулась для великого князя политической победой. Казань сама вернулась в орбиту Москвы. Ложкой дегтя оказалось то, что война негативно повлияла на контакты Великого княжества Московского с рядом других государств. Самыми заметными «кругами на воде» стали определенный кризис в русско-крымских сношениях и очередной виток агрессии Литвы, воодушевленной военным провалом Русского государства. В 1507–1508 годах Крым вместе с Великим княжеством Литовским вступили в войну с Москвой. К счастью, набеги крымских татар на белевские, одоевские и козельские земли были успешно парированы московскими войсками. Удалось им отбиться и от литовцев. В итоге Менгли Гирей все же решил возобновить мирные отношения с Русским государством, но холодок между союзниками уже пробежал.

«Волжский гамбит» Василия III

За последующее десятилетие о вооруженных русско-казанских конфликтах сведения отсутствуют. Стабилизировалась и социально-политическая обстановка внутри ханства. Теперь уже ни одна казанская аристократическая партия не пыталась «объявить импичмент» Мухаммед-Эмину из-за его прорусских позиций.

Все же Москва учла сложившуюся в Среднем Поволжье обстановку и усилила оборону своих восточных границ. В 1508–1510 годах Нижний Новгород был обнесен новыми каменными стенами[146]. Руководил строительством известный итальянский зодчий Пьетро Франческо (Петр Фрязин). Результат получился впечатляющим: крепость имела четырнадцать башен, а протяженность обвода стен составила два километра, что практически не уступает Московскому кремлю.

Тем временем во внешней политике вплоть до 1520 года на первом плане оставались контакты с Великим княжеством Литовским и Крымским ханством. В 1512 году началась так называемая Десятилетняя война с Литвой, которую поддерживала Таврида. А со смертью в 1515 году «старого крымского волка» Менгли Гирея трещина между недавними союзниками превратилась в пропасть. Занявший престол Мухаммед Гирей I вынашивал едва ли не имперские идеи – покорить власти Бахчисарая все осколки бывшей Золотой Орды. И пункт «князь Болгарский» в титулатуре Василия III явно не устраивал нового правителя Крыма.

Частично рост крымских аппетитов был связан с временным ослаблением ногайцев после смерти бия Мусы. Как только не стало этого харизматичного лидера, в Мангытском юрте началась череда междоусобиц. В итоге огромный кусок заволжских ногайских земель завоевало Казахское ханство. Сохранившие самостоятельность ногайцы, которые кочевали с другой стороны Волги, принялись искать поддержки Крыма и Астрахани.

На таком фоне забот Василию III хватало с лихвой, поэтому он старался сглаживать углы в отношениях с Казанью. Возникавшие противоречия великий князь предпочитал решать на дипломатическом, а не на ратном поле. Контроль московских послов и представителей над действиями хана несколько смягчился.

Некоторые пытаются трактовать этот период как время полного освобождения ханства от русского протектората. В реальности можно говорить лишь об определенных послаблениях. Причем в глазах ногайцев и других третьих сил Казань оставалась прямым вассалом Москвы, совсем как, скажем, Касимовское ханство. В титуле Василия III все так же присутствовал пункт «великий князь <…> Болгарский». В 1517 году Казань фигурировала как подконтрольная Москве территория в переговорах с литовцами.

Казанцы же против такого положения дел открыто не протестовали и тоже всячески пытались поддержать дружеские отношения с Москвой[147]. В 1512 году из волжского ханства в Первопрестольную прибыло большое посольство под руководством Шах-Хусейна, сеида, целью которого было заключение вечного мира. В ответ Василий III направил к Мухаммед-Эмину «окольничего Ивана Григорьевича Морозова да диака Ондрея Храммова и грамоту шертную послал, на чом привести к шерти царя Магмед Аминя»[148]. 8 февраля казанские представители вновь приехали в Москву и попросили великого князя отпустить к ним «человека своего верного» Ивана Андреевича Челядина. В Казани Мухаммед-Эмин сообщил Челядину, что «впред хочет с великим князем в вечном миру и в дружбе быти»[149].

В целом условия заключенного мира добросовестно соблюдались казанцами. Да, лихие северные черемисы по обыкновению проявляли личную инициативу и промышляли разбоем между Галичем и Вяткой. Но на государственном уровне враждебных акций против Москвы не предпринималось. В 1514–1516 годах Мухаммед-Эмин не откликнулся на настойчивые предложения великого князя Литовского Сигизмунда принять участие в войне с Русским государством на его стороне.

Тогда мысли хана уже были заняты не сражениями, а вопросом преемника на троне и предстоящей встречей с Аллахом. Так и не оставив мужского потомства, Мухаммед-Эмин тяжело захворал. Казанский летописец описывает симптомы его недуга: «И за сие преступлени царя Казанского порази его бог язвою неисцелимою от главы, и лютее боляше, 3 лета на одре лежаша, весь кипя гноем и червми, и врачеве же и волхвы ево не возмогоша от язвы тоя исцелити, ни царица прелстившия ево, ни болшия ево рядцы, смрада ради злаго, изходящего от него»[150]. Такая «история болезни» хотя и не позволяет медикам поставить точный диагноз хану, зато явно отсылает к случаю Ирода Великого и предупреждает о вреде для организма и души избиения младенцев. В роли последних выступают московские торговые люди, побитые в ханстве в 1505 году.

Именно в знак раскаяния за свои злодеяния, по версии автора «Казанской истории», умирающий хан направил в 1516 году в Москву еще одно посольство Шах-Хусейна Сеита вместе с земским князем Шах-Юсуфом и секретарем Бозеком. Послы якобы привезли великому князю богатые дары, включавшие «300 конев добрых… в седлех и в уздах златых, в покровех червленых, и меч, и копье свое, и златы щит, и лук»[151]. Поминки не только демонстрировали сожаление Мухаммед-Эмина по поводу своей былой измены Москве. Они также должны были умаслить великого князя, чтобы тот выполнил просьбу послов выпустить из заточения и признать наследником казанского престола Абдул-Латифа. Его кандидатура устраивала не только самого умирающего хана, но и Крым. Во-первых, передача трона младшему брату Мухаммед-Эмина сохраняла династические связи казанского двора с крымскими Гиреями через царицу Нурсалтан. Во-вторых, Абдул-Латиф уже успел зарекомендовать себя как слабый правитель, которым можно манипулировать. А немилость со стороны великого князя и годы, проведенные в заточении, явно не добавили ему лояльности к Москве. Словом, для Тавриды это была вполне подходящая фигура, чтобы через нее укрепить свои позиции внутри волжского ханства.

Москва согласилась удовлетворить просьбу казанцев относительно Абдул-Латифа, но при одном условии. Мухаммед-Эмин и «вся земля казанская» должны были письменно поклясться, что ни одного хана не утвердят на троне без ведома и одобрения великого князя. Соответствующие документы были составлены московскими дипломатами и привезены Шах-Хусейном Сеитом в Казань. Заодно туда прибыли русские послы, которые приняли клятву казанского царя