Надвигающийся кризис: Америка перед Гражданской войной, 1848-1861 - Дэвид Поттер

Таким образом, в разгар кризиса Канзас-Небраска разразился и кризис Кубы. Когда законодательное собрание Луизианы призвало к «решительным и энергичным мерам», когда Пирс сообщил Конгрессу, что захват «Чёрного воина» был «бессмысленной травмой», за которую он потребовал «немедленного возмещения», когда сенатор Слайделл из Луизианы потребовал отмены законов о нейтралитете, ограничивавших деятельность филистеров, и когда Калеб Кушинг в кабинете министров призвал к блокаде Кубы, казалось, что какие-то действия должны быть неизбежны.[304] Если бы Джон А. Куитман решил действовать именно в это время, он мог бы заставить администрацию поддержать его. Но Квитмен был слишком благоразумен, чтобы стать успешным филистером, и продолжал свои бесконечные приготовления. 16 апреля он сообщил хунте, что выступит, как только в его распоряжении будет три тысячи человек, один вооруженный пароход и 220 000 долларов.[305]

Но пока Квитмен ждал, снисходительное отношение администрации стало остывать, и политика изменилась. Правительство решило полагаться на покупку, а не на филистерство как средство приобретения Кубы. Причина такой перемены не совсем ясна. По всей видимости, некоторые ярые сторонники экспансии искренне верили, что покупку можно легко осуществить, что филистерство ставит её под угрозу и что поэтому Квитман должен быть подавлен. Но отчасти это было отступление от экспансионизма, вызванное тем, что администрация Пирса, уже потрясенная «делом Канзаса-Небраски», начала понимать, к какой ошеломляющей критике приведет агрессивная экспансионистская политика, и особенно поддержка прорабовладельческого вторжения на Кубу.[306]

Отсюда и движение в сторону покупки. Поворотный момент в этом изменении политики наступил 3 апреля, когда секретарь Марси направил Соулу совершенно новые инструкции, отменяющие его предыдущий запрет воздерживаться от переговоров о покупке, разрешая ему предложить 130 миллионов долларов и добавляя уже цитировавшееся загадочное заявление, что если это предложение окажется неудачным, «вы направите свои усилия на следующий желательный объект, который заключается в отделении этого острова от испанского владения».[307] Восемь недель спустя администрация завершила свою смену, когда Пирс издал прокламацию, предупреждающую, что правительство будет преследовать любого, кто нарушит законы о нейтралитете. Это произошло на следующий день после подписания им законопроекта Канзас-Небраска, и, возможно, он действовал отчасти потому, что у него не было сил на ещё одну подобную борьбу. В тот самый момент, когда сенатский комитет по международным отношениям собирался расчистить путь для филистеров, положительно отозвавшись о законопроекте Слайделла об отмене законов о нейтралитете, Пирс не только остановил их, но и положительно подтвердил эти законы.[308] Это был, пожалуй, самый решительный шаг, который Пирс лично предпринял за четыре года своего президентства.

Квитмен, конечно же, выразил протест. Через своего представителя в Вашингтоне он с полным основанием утверждал, что прокламация Пирса нарушает его договоренности с администрацией. Кроме того, он продолжал заниматься подготовкой к экспедиции. Но после того как суд присяжных в Новом Орлеане потребовал от него взять на себя обязательство в размере 3000 долларов соблюдать законы о нейтралитете в течение девяти месяцев, он отложил свою экспедицию до 1855 года. Задержка ухудшила его перспективы. В январе генерал-губернатор арестовал более сотни кубинских сторонников филибастера, и некоторые из них были преданы смерти. Квитмен всегда надеялся поддержать революцию на Кубе, а не просто вторгнуться на остров, и это стало ударом по его надеждам. Позже зимой Пирс, очевидно, вызвал Квитмена в Вашингтон, где ему были представлены убедительные доказательства того, что остров надежно защищен. Наконец, в апреле 1855 года, после почти двух лет отсрочек, Квитмен вернул хунте полномочия, которыми она его наделила.[309]

Тем временем кубинский кризис затихал. Испания не только отказалась продавать Кубу, но даже не дала Суле возможности предложить её купить. Но «Чёрный воин» был возвращен владельцам после взимания штрафа в размере 6000 долларов, против которого Соединенные Штаты продолжали протестовать. Пецуэла стал несколько менее драконовским в своих мерах по «африканизации» и в сентябре 1854 года вернулся в Испанию.[310] Казалось, что все кубинское дело должно было закончиться под хныканье Квитмана, когда Соул, что характерно, придумал завершить его ещё одним взрывом, который положил конец его министерству.

Сул никогда не упускал из виду тот загадочный отрывок из инструкций Марси — «следующая желательная цель — отделить остров от испанского владычества». Возможно, Марси и сам забыл об этом. Во всяком случае, Марси, возможно, под давлением Пирса, позволил убедить себя в том, что было бы неплохо, чтобы три главных американских министра в Европе — Бьюкенен в Лондоне, Мейсон в Париже и Соул — встретились в частном порядке для «полного и свободного обмена мнениями» относительно Кубы. В августе 1854 года он уполномочил Соула организовать такую встречу. В это время Бьюкенен убедительно доказывал, что давление на испанское правительство с целью продажи Кубы может быть оказано держателями испанских облигаций, и вполне вероятно, что Марси ожидал, что Бьюкенен заменит эту более тонкую политику гистрионными методами Соула. В любом случае он должен был надеяться, что известная осторожность Бьюкенена окажет сдерживающее влияние на Соула. Но он опять-таки не учел таланта Соула превращать любую сделку в мелодраму. Большой ущерб был нанесен ещё до встречи участников совещания, поскольку о тайне их встречи было объявлено таким сценическим шёпотом, что каждый дипломат в Европе знал, что происходит нечто необычное. Затем, когда трое мужчин собрались вместе, вместо того чтобы Бьюкенен навязывал свои взгляды Суле, Суле каким-то образом навязал свои взгляды Бьюкенену.

Участники совещания встретились в Остенде в октябре 1854 года, затем переехали в Экс-Иа-Шапель и после трех дней обсуждения поставили свои имена под заявлением, которое, по замыслу Марси, должно было стать меморандумом для Государственного департамента, но внезапно приобрело характер заявления, обращенного ко всему миру. В этом Остендском манифесте, как его стали называть, три посланника заявили о своём общем убеждении, что «Куба так же необходима североамериканской республике, как и любой из её нынешних членов, и что она естественным образом принадлежит к той великой семье государств, провиденциальным питомником которых является Союз», а также о том, что Соединенные Штаты должны предпринять «немедленные и серьёзные усилия» для покупки Кубы «по любой цене, за которую её можно получить», при условии, что цена не превысит 120 миллионов долларов. С чрезмерной риторикой они изобразили процветание, которое принесёт Испании цена покупки, поскольку эта страна «быстро станет тем, чем, по замыслу щедрого Провидения, она должна быть, — одной из первых наций континентальной Европы — богатой, могущественной и довольной».

Пока это был лишь ещё один образец прозаического стиля, который «Manifest Destiny» уже сделал привычным для большинства американцев, если не для европейцев. Но острие