Надвигающийся кризис: Америка перед Гражданской войной, 1848-1861 - Дэвид Поттер

сокращала площадь, полученную Гадсденом, на 9000 квадратных миль. Но даже в этом случае двенадцать северных противников договора уравновешивали двенадцать северных сторонников, и только поддержка солидного блока из двадцати одного южного сенатора предотвратила поражение. Южный маршрут Тихоокеанской железной дороги удалось протащить, но впервые в истории Сенат отказался принять земли, уступленные Соединенным Штатам.[299]

Если Пирс плохо справился с попыткой приобрести мексиканские территории, то со второй главной целью — Кубой — дела обстояли ещё хуже. Здесь безрассудство его тактики проявилось с самого начала, когда он назначил Пьера Суле из Луизианы министром по делам Испании. В целом Суле не подходил для этой цели из-за мелодраматического темперамента и склонности к излишествам во всём, что он делал. Уроженец Франции и изгнанник из Европы из-за своей революционной деятельности, Суле странным образом сочетал в себе красную республиканскую идентификацию с революционными делами в Европе, с одной стороны, и горячую поддержку рабства в Америке — с другой. Таким образом, и у европейских консерваторов, и у американских либералов были причины не доверять ему. В частности, Мадрид был худшим местом в мире для его отправки, поскольку он отличился в Сенате своими цветистыми восхвалениями Лопеса и кубинских филистеров, а также утверждением, что военное завоевание Кубы соответствует духу Молодой Америки. В ночь перед отплытием в Испанию этому невероятному посланнику исполнили серенаду кубинские хунты в Нью-Йорке. Он стоял на балконе отеля и благодушно слушал, как представитель хунты в присутствии нескольких тысяч человек призывает его привезти «новую звезду», чтобы она «сияла на небосклоне Молодой Америки». В ответ он сказал, что Америка будет говорить «огромные истины тиранам старого континента». На следующий день он отплыл ко двору одного из тиранов.[300]

Суле пробыл в Испании пятнадцать месяцев, в течение которых было мало скучных моментов. Со своим гипертиреозом и склонностью к пиротехнике он большую часть времени держал Мадрид в напряжении. Через два месяца после приезда он ранил на дуэли французского посла за то, что кто-то — не посол — слишком вольно отозвался о декольте миссис Суле. Два месяца спустя, когда секретарь Марси поручил ему опротестовать захват в Гаване американского парохода Black Warrior, Соул усовершенствовал свои инструкции, предъявив сорокавосьмичасовой ультиматум; министр иностранных дел Испании проницательно заподозрил, что это требование не было санкционировано в Вашингтоне, и отказался его выполнять. Спустя ещё два месяца испанские республиканцы предприняли попытку революции; Соул уже был в контакте с ними, и считалось, что он субсидировал их; он публично приветствовал революцию «со всем пылом святого энтузиазма»; и он сообщил Марси, что добился от революционеров обещания отдать Кубу Соединенным Штатам, если Марси выплатит им 300 000 долларов. До окончания своей миссии он связался с международной сетью революционеров, включая, возможно, одного рецидивиста, и ему был временно запрещен въезд во Францию.[301]

Экстравагантность поведения Соула отвлекла внимание от более важного вопроса о действительных намерениях Вашингтона в отношении Кубы. Соул с самого начала действовал так, как будто единственной целью его миссии было приобретение Кубы с помощью крючка или мошенничества, но на самом деле в его инструкциях было указано, что Соединенные Штаты не должны нарушать испанский суверенитет на Кубе и что он должен воздерживаться от любых переговоров о покупке. Он сам заявил, что покупка «устарела». Администрация надеялась, как сказали Соулу, что Куба «освободится сама или будет освобождена» от испанского контроля. В то время эта фраза имела вполне понятный смысл, эвфемистически обозначая внутреннюю революцию, поддержанную помощью извне, которая произошла в Техасе. Такая революция действительно готовилась, а её публично признанным лидером был Джон А. Квитман из Миссисипи. Проект Квитмена по созданию филистеров пользовался финансовой и политической поддержкой во многих местах, особенно в Нью-Йорке, Новом Орлеане и Кентукки. У него были друзья в кабинете министров, особенно Джефферсон Дэвис и Калеб Кушинг. Он посетил Вашингтон в июле 1853 года, проконсультировался с этими друзьями и, по-видимому, получил заверения в том, что администрация не вмешиваться, чтобы помешать его планам вторжения. В августе 1853 года Квитмен подписал официальное соглашение с лидерами кубинской хунты в Нью-Йорке, по которому он становился «гражданским и военным вождем революции», с полным контролем над всеми фондами, правом выпуска облигаций и военных комиссий, правом собирать войска и фрахтовать суда, а также всеми прерогативами диктатора. Квитман должен был посвятить эти полномочия созданию независимого правительства на Кубе, которое сохранит рабство; он должен был получить 1 миллион долларов, если и когда Куба станет свободной.[302]

Как бы отвечая на вызов широко разрекламированного проекта Квитмана, испанское правительство в сентябре 1853 года предприняло экстраординарный шаг. Оно назначило Маркеса де ла Пезелу генерал-капитаном Кубы, и вскоре Пезела приступил к реализации программы по улучшению положения негритянского населения Кубы, которая не была похожа ни на что, что когда-либо происходило на острове до этого времени. До его назначения Куба оставалась одним из немногих мест, где африканская работорговля все ещё процветала в больших масштабах. Ни кубинские плантаторы, ни реакционные правители Испании не испытывали никакой гуманитарной озабоченности по поводу рабства. Поэтому, когда в Пезуэле был принят указ о жестких мерах по пресечению работорговли и объявлено, что все рабы, ввезенные на остров с 1835 года, должны быть освобождены, это стало неожиданностью. Большая часть негритянского населения Кубы действительно прибыла на остров после 1835 года, поэтому такой шаг был равносилен провозглашению эмансипации. Кроме того, он поощрял межрасовые браки и организовывал освобожденных негров в ополчение, одновременно запрещая белым носить оружие. Проводимая правительством, которое не претендовало на либеральные или реформистские цели, эта политика «африканизации» имела парадоксальный и в то же время совершенно ясный смысл. Кубинское правительство готовилось использовать негритянские войска против всех потенциальных филистеров и против всех кубинских плантаторов, сочувствующих филистерам.[303] Это был иронический аналог политики самого Суле, ибо если Суле стремился создать союз между революционными республиканцами Европы и рабовладельческими плантаторами Юга и Кубы против правительства Испании, то Пезуэла с ещё более смелым оппортунизмом стремился сделать порабощенные чёрные массы Кубы оплотом поддержки испанского абсолютизма против американского и кубинского республиканства. Политика Пецуэлы была не только рискованной, но и изобретательной, поскольку она пробудила у жителей южных штатов сильное чувство необходимости действовать быстро, пока программа «африканизации» не вступила в силу. Но, увеличивая риск американской интервенции, она также давала потенциальным филистерам отрезвляющее осознание того, что вторжение на Кубу может повлечь за собой жестокие бои против сражающихся рабов, защищающих свою новую свободу. Пецуэла ещё больше подчеркнул свою готовность бросить вызов американцам, когда захватил «Чёрную воительницу» и отказался вести