Казань и Москва. Истоки казанских войн Ивана Грозного - Павел Канаев

Отсюда и произрастают корни несметной русской орды, берущей верх на поле боя не умением, а исключительно количеством. Например, ученый, богослов, священник и личный исповедник эрцгерцога австрийского Фердинанда Иоганн Фабри писал в своем трактате «О религии московитов»:

«По этой причине за короткое время великий князь может собрать двести или триста тысяч или иное огромное число ратных людей, когда он намеревается вести войско против своих врагов – татар, каффского царя или кого-то другого. Словом, нет другого народа, более послушного своему императору, ничего не почитающего более достойным и более славным для мужа, нежели умереть за своего государя. Ибо они справедливо полагают, что так они удостоятся бессмертия. С таким сильным войском из конницы, подобной рою пчел, они часто одерживают решительные победы над турками, татарами и другими народами»[77].

Итальянский церковный деятель Павел Иовий в своем тексте «Посольство от Василия Иоанновича, великого князя Московского, к папе Клименту VII» приводит цифры поскромнее, но и они завышены в разы:

«Василий может выставить в поле до 150 тыс. всадников, которые разделяются на полки; каждый полк имеет свое знамя и своего воеводу»[78].

Возможно, более объективным в оценках был австрийский посол Сигизмунд Герберштейн – все-таки он провел довольно много времени при дворе Василия III. Общая численность войск Великого княжества Московского в «Записках о Московии» не называется, однако Герберштейн пишет, что Василий «каждый год ставит караулы в местностях около Танаиса и Оки в количестве 20 000 человек для обуздания набегов и грабежей перекопских татар»[79].

Как отмечает В.В. Пенской, прежде всего следует отбросить миф о невероятной численности московских ратей. Тем самым западные соседи просто-напросто стремились объяснить любые успехи русского оружия или же, напротив, еще сильнее раздуть свои победы в глазах мировой общественности.

В самом начале правления Ивана III по-прежнему широко использовалась традиционная для удельного периода схема комплектования войска, заключавшаяся в сочетании собственно княжьих дворов с городовыми полками (ополчениями городских боярских корпораций). Первые зачастую насчитывали сотни или даже десятки воинов, вторые в лучшем случае дотягивали до нескольких тысяч. При этом крайне редко в одном военном предприятии участвовало большое количество таких княжеских и городских соединений.

Хотя летописцы редко упоминали количество войск (да и нечасто у монахов был доступ к этой информации), отдельные сведения все же просачивались. В частности, по летописным сообщениям, в 1426 году город Псков отправил на выручку осажденной литовцами Опочке всего полсотни бойцов «снастной рати», в то время как главные псковские силы насчитывали 400 ратников. В злосчастной же битве под Суздалем летом 1445 года, когда Василий II был разбит и попал в плен к казанским татарам, объединенные силы великого князя Московского и удельных правителей Василия Серпуховского, Михаила Верейского и Ивана Можайского дотянули лишь до тысячи бойцов. Пришедший им на помощь владимирский городовой полк не превышал 500 человек. Конечно, битва под Суздалем – далеко не Мамаево побоище по своему масштабу, однако это одно из крупнейших сражений удельного периода.

Ситуация кардинально меняется во второй половине XV – начале XVI века: численность московских войск вырастает в разы. Основные причины такого прироста следующие:

• расширение пределов подконтрольных великому князю территорий;

• полное подчинение великому князю дворов последних удельных правителей;

• развитие более многочисленного и менее дорогостоящего, чем традиционные дворы и городовые ополчения, поместного войска.

Так каков же был порядок цифр? По некоторым версиям, на войну с Литвой 1500–1503 годов Великое княжество Московское всего могло выставить 16–20 тысяч конных ратников. Такая приблизительная оценка была получена методом экстраполяции данных по уже упомянутому Полоцкому походу Ивана Грозного и более поздним периодам. В сохранившейся разрядной книге перечисляются только воеводы и земли, участвовавшие в русско-литовском конфликте начала XVI столетия. Однако разрядная документация за 1563–1651 годы уже содержит подробные росписи контингентов, которые выезжали на войну с тех же самых территорий. Если проследить динамику численности выставляемых от служилых городов войск за это время, то ее можно с некоторыми оговорками экстраполировать и на 1500 год. Правда, необходимо учитывать, что к началу XVI века поместная система доминировала лишь в новгородской и тверской землях. Во всех остальных регионах она активно набирала обороты, но пока еще уступала традиционной «дружинной» схеме комплектования войска – тем самым княжеским дворам и городовым боярским ополчениям. Как видим, никаких 300 тысяч не наблюдается. А.И. Филюшкин замечает, что развеять миф даже о 75-тысячном московском войске времен Василия III не так и трудно. Скорее всего, принятое уже при Иване Грозном Уложение о службе лишь документально зафиксировало давно существовавший уклад, в том числе обязанность любого помещика выставлять одного снаряженного конного воина с каждых ста четвертей доброй угожей земли (одна четверть – это примерно 0,5 гектара). Допустим, что 25 тысяч из 75 тысяч – это собственно помещики, а остальные 50 тысяч – их боевые послужильцы. Выходит, угожие (возделываемые) поместные земли Великого княжества Московского совокупно достигали 7,5 миллиона четвертей. Такая цифра кажется невероятной. Как считает А.И. Филюшкин (ссылаясь на выкладки А.Н. Лобина), на деле можно говорить всего о 40–50 тысячах ратников в соотношении детей боярских и боевых послужильцев один к одному – и это максимальная мобилизационная способность Русского государства первой трети XVI столетия после присоединения Пскова, Смоленска, Рязани и т. д. Другие исследователи и такой порядок цифр считают чересчур оптимистичным.

Воины от кузницы и нонкомбатанты от сохи

Наряду с конницей из бояр, детей боярских и их послужильцев, к боевым действиям привлекались пешие ополчения из горожан и крестьян. Среди них заметное место занимали городские пищальники – предтечи тех самых стрельцов, которым даже «живьем брать демонов» не страшно.

Выглядели первые ратники огненного боя далеко не так эффектно, как клишированные бравые парни с бердышами и в малиновых кафтанах. Да и до стрелецкой выучки им было очень далеко. Ведь набирали пищальников в основном из простых горожан, в лучшем случае знакомых с кузнечным ремеслом. Правда, из сохранившихся источников трудно понять, всегда ли они являлись стрелками и ремесленниками «в одном флаконе», подобно пушкарям.

В одной из указных грамот рязанского великого князя Ивана Васильевича, носившего прозвище «Большия области Третной» (из-за того, что получил в управление бóльшую часть (две трети) Рязанского княжества), говорится:

«А приходу к Златоусту (церкви Иоанна Златоуста в Переяславле Рязанском) серебреники все да пищальники»[80].

Упоминание пищальников в паре с серебрениками явно выдает в них ремесленников, а приписка к конкретному церковному приходу говорит о