Виги и охотники. Происхождение Черного акта 1723 года - Эдвард Палмер Томпсон

курятник или даже дом в пределах ночного перехода… не был защищен от их злодеяний…[374]

Экономист Ванкувер в своем обзоре 1813 года имел в виду Бир, Вулмер и Нью Форест, когда говорил о «неисчислимом ущербе», причиняемом оленями, а также о своем желании увидеть уничтоженным «это гнездо и рассадник лени, праздности и нищеты, которые повсеместно можно наблюдать вблизи всех общинных земель, пустырей и лесов». Хотя автор обзора и был уже стар в то время, он выразил свое «искреннее желание… дожить до того дня, когда все виды прав, касающихся общинного владения в лесных районах, будут… отменены»[375].

Это, однако, был голос сторонника совершенствования рыночного сельского хозяйства. В начале XVIII века 25 квадратных миль леса Бир являлись редконаселенной территорией. Здесь не было церкви, лишь разбросанные деревушки и жилища незаконных поселенцев. Выгодами лесной экономики здесь и в Вулмере пользовались жители солидных и относительно процветающих пограничных деревень, которые окружали лес со всех сторон. Трудно распознать голоса Мьюди и Ванкувера в восхитительном и отмеченном скрупулезной наблюдательностью рассказе Гилберта Уайта о его собственной пограничной деревне Селборн — деревне, изобилующей «бедняками», многие из которых, впрочем «трезвы и трудолюбивы и живут с комфортом в хороших двухэтажных коттеджах из камня или глазурованного кирпича: глинобитных построек у нас нет». Они с успехом выращивали зерновые культуры и хмель, пасли скот и дополняли свои доходы прядением шерсти, рубкой леса и очисткой бревен от коры, добычей песчаника и, конечно же, браконьерством. Леса, как отмечает Уайт, «составляют большое подспорье для жителей прилегающих к ним районов, обеспечивая их торфом для отопления, топливом для обжига извести и золой для удобрения лугов, а также позволяют недорого, а то и вовсе даром прокормить их гусей и поголовье телят». Можно было бы перечислить и другие преимущества: тростник для крыш и для освещения, папоротник для веников, дерево для заборов, изгородей и опорных шестов для хмеля, фруктовые сады и огороды у тех, кому повезло, мед, вина и лечебные снадобья у хорошего хозяина[376].

Деревня Селборн граничила с Вулмером; похожие на нее деревни — Собертон, Меонс, Клэнфилд, Фэархем — прилегали к Биру. Не был этот район лишен и промышленности. Процветающие городки Питерсфилд и Олтон располагались всего в нескольких милях от леса, причем Олтон, центр производства шерсти, уже в 1720‑х годах имел опыт создания тред-юниона[377]. Разнообразие профессий местных жителей можно проиллюстрировать на примере Хэмблдона, большой деревни на северной границе Бира. Документы (которые ни в коем случае не являются сколько-нибудь полной переписью) свидетельствуют о существовании следующих профессий: изготовители кожаной обуви (пятеро), каменщики (четверо), плотники (четверо), кузнецы, бондари, бакалейщики, торговцы тканями и мануфактурными товарами, портные (всех по двое), а также мясник, изготовитель хомутов, стекольщик, маляр, изготовитель париков, шорник, пильщик, хирург, изготовитель сальных свечей и кожевник; кроме того, документы фиксируют наличие множества йоменов[378]. Едва ли это говорит (в 1720‑х годах) о господстве «лени, безделья и нищеты».

Хэмблдон был церковным поместьем в епархии Винчестера. К западу от Бира (и примыкая к нему) располагалось другое епископальное поместье, Бишопс Уолтхэм, а к северо-востоку от Элис Холта находилось еще одно, Фарнхэм. «Черное» браконьерство в Хэмпшире сосредоточивалось в этих двух узловых пунктах епархии, отделенных друг от друга примерно двадцатью пятью милями леса и низменностей, и именно по названию первого, Бишопс Уолтхэма, получили свое имя уолтхэмские охотники, или «черные» браконьеры. Вдоль королевских лесов на юго-востоке Хэмпшира тянулся пояс церковных владений, все в пределах епархии Винчестера. Это епископство было одним из лакомых кусочков, принадлежавших церкви; в 1713 году только доходы от арендной платы достигли здесь около 2500 фунтов стерлингов[379], и это без учета других источников дохода (таких, как продажа леса, десятина, церковные сборы).

Если королевское присутствие здесь ощущалось слабо, то епископское выглядело противоречивым. Епископы приходили и уходили, но в семьях арендаторов по обычаю одни и те же поля и привилегии могли передаваться из поколения в поколение. Если епископ был скупым, то стремился всю жизнь выжимать из своих владений весь возможный доход и копить деньги в каких-то других вложениях; у него не было личных мотивов, фигурально говоря, удобрять землю ради урожая преемника. Чтобы защитить себя, арендаторы были вынуждены отстаивать свои традиционные права в манориальных судах и стремились наладить связи с чиновниками епархиального управления, а так как некоторые из них владели должностями по пожизненному патенту, они не обязательно полностью подчинялись воле епископа. Хозяйственная жизнь епархии определялась противоположными интересами арендаторов и епископа; ситуация здесь всегда была сложной и часто напряженной.

Что бы ни послужило спусковым крючком для «черного» браконьерства, антагонизм между епископом и арендаторами по обычаю тянулся десятилетиями. Епископ Питер Мьюз умер в конце 1706 года в возрасте восьмидесяти девяти лет; в последние годы своей жизни он, наверное, не был энергичным землевладельцем[380]. А пока епископская кафедра пустовала около шести месяцев, арендаторы, особенно в Фарнхэме, по-видимому, решительно взялись за лес и оленей, так что сам архиепископ Кентерберийский счел необходимым заступиться за последних перед властями:

Хотя во время вакантности престола в Винчестере юрисдикция принадлежит мне, все же ваша светлость знает, что олени в парке Фарнхэма (которых, говорят, около 500 голов) не принадлежат к моему стаду. Покойный епископ (хотя он довольно мало нуждался в дичи) часто жаловался мне на похитителей оленей, а вчера вечером мне сообщили, что они снова принялись за свой промысел…[381]

Преемником Мьюза стал сэр Джонатан Трелони, который энергично управлял епархией с 1707 года до своей смерти в 1721‑м. Трудно понять, как человек из рода Трелони из Трелоуна стал священником. Преданный королю Якову II до последнего часа, он отличился во время восстания Монмута[382] как «духовный драгун» —

Он храбро противостоял Монмуту и его войску

И превратил Западную землю в море крови;

Там Иисус Навин охладил свой пылающий жар,

На каждом указательном столбе висит [свидетельство] его ярости;

Пресыщенный кровью, настоящий христианский турок,

Едва ли превзойденный Джеффрисом или Кёрком…[383]

Трелони был одним из тех семерых епископов, чей протест предшествовал Славной революции; но его участие в ней оставалось пассивным, пока ясно не обозначился исход событий, — а тогда Трелони быстро перешел на сторону Вильгельма. Он был вознагражден сначала кафедрой епископа в Эксетере, а затем в Винчестере, хотя его назначение на этот высокий пост (по словам Бернета) «вызвало у многих большую досаду, поскольку он заслуживал уважения лишь происхождением и поддержкой сторонников-избирателей в Корнуолле»[384].

Трелони обычно воспринимают как тори из числа приверженцев Высокой церкви[385], сумевшего