Виги и охотники. Происхождение Черного акта 1723 года - Эдвард Палмер Томпсон

Баннистер, йомен из Финчхэмпстеда. Возможно, он был не из самых видных «черных» браконьеров, но после заседания Особой комиссии его поймали, когда он подбрасывал письмо с угрозами от «Джона, Короля Черных» к дверям конюшни Томаса Тейлора, фермера из Сандхерста. Кажется, Баннистер считал Тейлора доносчиком, который способствовал казни людей из Уинкфилда. Тейлору перебили окна, срубили живую изгородь, поранили скот и изрезали упряжь. Возможно, в этих актах возмездия участвовал не только Баннистер. Но в конце концов сын Тейлора, который караулил усадьбу, увидел, как перед рассветом пришел Баннистер и просунул три записки в щель в дверях конюшни. Записки почти совсем безграмотны, некоторые слова, возможно, были написаны на диалекте или на тайном жаргоне, и их могли исказить при переписывании в юридические документы. Одна адресована трем мужчинам, Тейлору, Кортнессу и Уотсону, и, вероятно, гласит: «Ты убил этих людей. Джон Король Черных. Джеймс Кортнесс, я тебя прирежу. Ричард Тейлор, Ричард Уотсон, ты зарезал их, повесил и четвертовал. 1724». В другой записке говорилось о «Джоне Короле Черных и Короле Дьяволов Ада, лучшем из Королей Ада», а заканчивалась она «адскими» же угрозами. Когда Томас Баннистер был арестован, ему разрешили внести залог, и Джон Баннистер, имевший положение «джентльмена» и регардера, выступил одним из поручителей. В ведомости земель арендаторов по обычаю и уплаты за их аренду в поместье Финчхэмпстед значится:

«Мистер» в данном списке обозначает джентльмена или — скорее джентльмена, чем йомена-фермера. Баннистер принадлежал к старейшей местной семье. Некий Роберт Банастр прибыл в Виндзорский лес вместе с Вильгельмом Завоевателем, Алард Банастр был лордом поместья Финчхэмпстед в 1120 году, и семья, хотя и потеряла титул, постоянно проживала в приходе. В 1723 году старшую ветвь семьи, вероятно, представлял Джон Баннистер, джентльмен и поручитель Томаса, чей собственный слуга, однако, был арестован как «черный». «Младшие сыновья в каждом из поколений, — замечает местный историк, — по-видимому, стали мелкими фермерами, а в некоторых случаях их состояние пришло в упадок…»[362]

Почти то же самое можно было сказать о Хэтчах из Уинкфилда и, возможно, о Перримэнах и Хоторнах из Брэя. Такие семьи, должно быть, имели богатую и устойчивую традицию памяти о местных правах и обычаях (кто мог ловить рыбу в этом пруду, а кто мог резать вон тот дерн), хранили вековую враждебность к лесным чиновникам и придворным, а также чувство, что лес принадлежит им, а не богатым чужакам. В 1723 году со времен конца Английской республики прошло всего шестьдесят или семьдесят лет; несомненно, республиканская вольность в отношении оленей и лесного законодательства все еще жила в памяти. И, просматривая обвинительные акты в книгах вердереров за этот шестидесятилетний промежуток времени, снова и снова встречаешь фамилии людей, которых в дальнейшем обвиняли как «черных». Самый поразительный случай из всех отразился в массовом обвинительном заключении против добытчиков оленей, вынесенном сразу после Славной Революции. Из Уинкфилда здесь значились два Пантера, два Госдена, один Кларк и некий Джон Пламридж; из других приходов происходили Ричард и Томас Перримэны, Уильям Кук, один Феллоуз, один Мейнард и двое Шортеров, отец и сын[363]. Люди с такими фамилиями, а иногда и с такими же именами тридцать пять лет спустя занимали видные места в списке обвиняемых «черных». Некоторые, должно быть, приходились сыновьями, племянниками или внуками названным людям.

Эти лесные фермеры не получали доходы от синекур и не срывали куши на государственных ценных бумагах, чтобы при их помощи утучнять свои земли, так что они жили на прежнем уровне или беднели, ведя традиционное хозяйство, в то время как нувориши со всех сторон стекались в их места. И может быть, что прямо перед тем, как разразилось «черное» браконьерство, произошел какой-то окончательный поворот экономического винта. Анонимный историк и современник «черных» не сомневался в том, что это был за толчок. Браконьерство «черных», писал он, началось «во времена всеобщей неразберихи, когда последние пагубные махинации Компании Южных морей разрушили все на своем пути и пустили по ветру все то, что удалось накопить семьям благодаря их трудолюбию и хозяйственности»[364]. Только самое тщательное восстановление истории многих местных жителей могло бы выявить взаимосвязь между этими двумя событиями. Однако бум и крах Компании Южных морей в 1720–1721 годах, пожалуй, может объяснить, почему Ричард Терри закладывал и продавал свои земли после 1721-го; почему Энтони Мик из Уинкфилда оказался по уши в закладных в том же году; почему Эллису Сент-Джону было так легко заполучить в свои руки права на земли в Догмерсфилде; почему Джону Бэйберу из Саннингхилл Парка вскоре, в свою очередь, пришлось стать должником по закладной и оправдываться перед своим землевладельцем (которым был Сент-Джонс Колледж в Кембридже) за собственные недоимки по арендной плате тем, что его арендаторы плохо платят[365]; почему фермеры и йомены были так разгневаны и почему «черное» браконьерство началось именно в это время и охватило районы с несхожими основаниями для недовольства. Когда пузырь лопнул, кто-то (это всегда надо предполагать), должно быть, разорился дотла; многие богатые и влиятельные люди, занятые биржевыми спекуляциями, сумели вовремя выйти из игры — у них были агенты или родственники в Лондоне, еженедельно сообщающие о состоянии биржи, — как леди Трамбулл из Истхэмпстед Парка. А вот мелкий биржевой игрок — скромный сельский джентльмен или зажиточный фермер, завидовавший выигрышам богатых соседей, вступал в игру поздно, без опыта и без лондонских советчиков, и, скорее всего, должен был потерять все, что имел. На выборах в графстве в 1727 году, после «величайшей борьбы» и величайших масштабов взяточничества, «которые когда-либо были известны в этом графстве», Беркшир удержали за собой тори; по мнению доктора Стратфорда, на исход повлияла враждебность к посланным вигами агитаторам — «биржевым дельцам, которые кишмя кишат в этих краях», предлагая «невероятные суммы» за голоса: «несомненно, они отвратительнейшие из людей, и гораздо более пагубные для своей страны, чем любые чиновники, гражданские или военные»[366].

Здесь мы расстанемся с виндзорскими «черными». Некоторые из них, как Уильям Шортер, снова ненадолго появятся на этих страницах, потому что многие из объявленных вне закона, так и не будучи пойманными, стекались в Хэмпшир. Осталось сделать одно или два заключительных замечания. Во-первых, можно заметить, что мы еще не рассмотрели аспект высокой политики во всей этой истории и обвинения в якобитстве, выдвинутые против Барлоу, Феллоуза, Рэкетта и других. Это будет обсуждаться ниже, когда речь пойдет об аналогичных обвинениях в Хэмпшире (с. 236–240). Пока достаточно сказать, что «черное» браконьерство в Беркшире можно понять и не затрагивая данной темы; если какое-то якобитство здесь и прослеживалось, то оно было лишь довеском, результатом ожесточенной конфронтации между жителями лесных