Виги и охотники. Происхождение Черного акта 1723 года - Эдвард Палмер Томпсон

владения, на которые нападали «черные», принадлежали придворным вигам и богачам. Один или двое помещиков были придворными предыдущего царствования, прочно закрепившимися во владениях, прилегающих к лесу: лорд Стауэлл из Олдермастона[353] и граф Арран из Бэгшот Парка. Арран приходился братом герцогу Ормонду, который служил Претенденту; и сам Арран, как теперь выясняется, был «теневым» якобитским главнокомандующим в Англии (этот факт ставит под сомнение утверждения о том, что «черные» были заговорщиками-якобитами)[354]. Гораздо вероятнее, что лесные фермеры страшно негодовали на то, что, благодаря королевскому фавору или расположению министров, создавалось все больше парков, в нарушение прерогатив местного населения, причем права новых собственников на эти парки — на что намекал Уилл Уотерсон — часто бывали сомнительными. Пока лесовики возделывали свои поля и спорили за возможность добывать дерн, огромные территории вокруг них переходили из рук в руки в качестве ставок в политических и финансовых играх, а роскошные резиденции счастливчиков — графа Ранелага, герцогов Сент-Олбанс — становились угрозой их скудному хозяйству. Бэгшот Парк был недавним творением, подарком короля Якова II своему придворному, полковнику Джеймсу Грэхему. Грэхем в 1699 году передал это пожалование сэру Эдварду Сеймуру за 2500 фунтов, а тот, в свою очередь, уступил его в 1704 году за ту же сумму генеральному казначею графу Ранелагу, чьего влияния при дворе было достаточно, чтобы обеспечить дополнительный срок возвратного перехода (длиной в три жизни), после чего он смог продать пожалование с прибылью графу Аррану[355]. Такие головокружительные сделки не могли вызывать ничего, кроме недовольства со стороны населения лесных районов, независимо от того, по чьей милости — вигов или тори — возникло пожалование.

Лучшей иллюстрацией вторжения в лес власти денег и фавора служит история «губернатора» Томаса Питта из Своллоуфилда. Дед Уильяма Питта, Томас Питт, был хрестоматийным набобом. Сколотив огромное состояние в качестве ост-индского «пирата» (то есть контрабандиста или коммерсанта, торгующего вне монополии Ост-Индской компании), он вернулся в Англию, скупил Старый Сарум, заключил сделку с Ост-Индской компанией, заработал еще больше денег в Индии, стал губернатором Мадраса и купил, примерно за двадцать тысяч фунтов, чудовищный алмаз весом 410 каратов, который контрабандой вынесли из рудника, спрятав в рану на ноге раба. Вернувшись в Англию, он купил обширные поместья в нескольких графствах, хлопотал об огранке своего алмаза и пытался его продать, яростно поссорился с женой и сыновьями (при этом выплатив последним около 90 000 фунтов), столкнулся с финансовыми трудностями, принял в 1716 году пост (и жалованье) губернатора Ямайки, на которой так никогда и не побывал, и в конце концов сумел продать алмаз регенту Франции[356] с чистой прибылью в 100 000 фунтов стерлингов. Это позволило ему уйти в отставку, освободившись от столь обременительных обязанностей на Ямайке, накупить еще поместий в Англии и вернуться на свое место в парламенте от Старого Сарума, где он заседал на стороне вигов как член парламентского клана Питтов. Его сохранившаяся переписка — в основном оскорбления в адрес жены и детей и настойчивые жалобы по поводу огранки алмаза — показывает, что он был человеком огромной алчности и злобы.

Томас Питт купил Своллоуфилд в 1719 году и долго там просидел — дольше, чем в большинстве других своих резиденций. Но это обстоятельство не доставляло удовольствия тем, на чьих шеях он сидел. В течение 1720–1725 годов он озеленял, украшал и расширял старый парк. Человека, который обыграл «Джон-компани» (то есть Ост-Индскую компанию) в ее собственную игру, вряд ли могли стеснять ограничения лесных обычаев. Даже прирученные им послушные регардеры не стерпели и подали на него в суд в 1720 году за самовольную вырубку десяти акров рощи, а в 1726‑м (правда, дождавшись его смерти) отдали под суд преемника Питта за то, что он без лицензии огородил парк в три мили в окружности в Бигшот Рейлз, отхватив при этом от территории леса двадцать три акра зарослей, служащих укрытием для дичи, и лесной чащи. Но, не делая никаких уступок лесному закону, Питты столкнулись с одной трудностью. «Должен быть получен акт дарения от короля на парки в Своллоуфилде, — сообщили его сыну Роберту в начале 1726 года, — а иначе любой сможет украсть из парка всех оленей, и нельзя будет привлечь его к ответственности»[357]. Возможно, именно поэтому никого из «черных» не повесили и не сослали на каторгу за преступления в Своллоуфилде; но ведь и «Алмазного Питта», чьи преступления против леса были более тяжкими, тоже не повесили и не сослали на каторгу — хотя бы на Ямайку.

Когда по лесу рыщут такие хищники, как эти люди, «черные» браконьеры кажутся не налетчиками, а жертвами. Благосклонность двора и деньги преображали крупнейшие поместья, которые разрастались с каждым поколением. Как заметил в XVII веке историк Т. Фуллер, а за ним — в XIX веке — и Д. Лайсонс, «земли в Барксе[358] очень норовисты и склонны сбрасывать своих владельцев»; оба выразили пожелание, чтобы те крепче держались в седле, «дабы прекрасные места в этих краях не подвергались стольким превратностям». «В Беркшире всего несколько крупных поместий, — добавил местный историк, — которые сохранялись на протяжении многих поколений в одной и той же семье»[359]. Это было правдой, если речь шла о самой верхушке социальной пирамиды. Но если мы взглянем немного ниже, то получим впечатление большей стабильности. Конечно, немногие могли похвастаться, подобно сэру Чарльзу Энглфилду, девятисотлетним присутствием семьи в этих местах. Пожалуй, больше было таких, кто, подобно Ричарду Терри из Догмерсфилда, принадлежал к старинным дворянским семьям, пришедшим в упадок. Но Уилл Уотерсон высказал нижеследующее мнение по поводу отсутствия старых дворянских семей в Уинкфилде: немногочисленные джентльмены, жившие там, были недавними поселенцами, которые приехали, как Роберт Эдвардс, лондонский торговец скобяными изделиями, ради охоты и деревенского воздуха, а также «ради удобства обучения своих детей» в Итоне и в Виндзоре:

Те дома, что принадлежали джентльменам… с тех пор выродились в коттеджи, а те, что были тогда коттеджами, теперь выросли в дома джентльменов, и часть из них (хотя их и немного) в прежние дни сошла бы за дворцы; и все же ни эти постройки, ни их владельцы не были известны приходу… шестьдесят лет назад.

С другой стороны, Уотерсон отметил, что в приходе есть несколько старых семей, не владеющих имениями, но издавна здесь живущих, — такие фермерские и йоменские семьи, как семья Хэтч (которая «с незапамятных времен» имела в приходе «неплохие доходы»), как Пантеры и Кларки[360]. И из всех этих семей выходили «черные», точно так же как в Брэе, по крайней мере с 1650‑х годов. Перримэны и Хоторны занимали те же фермы, что в дальнейшем занимали их браконьерствующие «черные» потомки[361].

С одним человеком мы можем близко познакомиться по материалам судопроизводства. Это Томас