Москва и Восточная Европа. Югославская модель социализма и страны советского блока. 1950-е — 1960-е годы - Анатолий Семенович Аникеев

и экономическая политика, основанная на сочетании различных секторов и укладов, привлечении к сотрудничеству «патриотически настроенных промышленников и торговцев». (Теперь она рассматривалась сугубо критически, через призму недооценки классового противостояния в стране и пагубного примиренчества.) Прозвучал новый (старый) тезис о неоправданном замедлении революционного процесса, то есть фактически о «потере времени», с чем прежде Димитров категорически не соглашался. Допускаю, что ценой критики югославских «ошибок» и признанием их влияния на собственные «ошибки и заблуждения» он рассчитывал вызвать положительный отклик в Москве и, возможно, попытаться избежать полного развенчания народно-демократической модели и, следовательно, конъюнктурных, сугубо негативных оценок периода развития Болгарии по «национальному пути».

Развернувшиеся на пленуме прения сравнимы с открывшимися «шлюзами» для единодушного осуждения «соседей» и радикальной переоценки их опыта, еще совсем недавно считавшегося образцом. В выступлениях участников признавалось некритическое отношение болгарских руководителей к югославской практике, осуждалась увлеченность примером югославских коммунистов, откровенное («вслепую») копирование их практики, неоправданное принижение заслуг и опыта болгарской компартии и пр. Особый упор был сделан на неправильный подход к перестройке ОФ («Народный фронт в Югославии был для нас образцом», «…мы несколько увлеклись, говоря, что компартия будет осуществлять свою деятельность от имени Отечественного фронта»). Указывалось, что это, по существу, вело к «растворению» БРП(к) в ОФ, превращению последнего в «единую партию». Осуждалась ошибочность воспринятой у югославов практики перевода «лучших кадров партии» на работу в госаппарат и народные советы, следствием которой явились ослабление партийного руководства в центре и на местах и нарастание теоретического отставания партийцев, и пр.[253].

Атмосферу пленума определял настрой не только на критику югославов, но и на самокритику (примером для многих делегатов стало выступление Димитрова). Откровенно высказался в связи с этим Червенков. Отметив «огромное доверие к югославам», признание их «первенства на Балканах», заслуг в борьбе против фашизма, якобы заставлявшие терпеть проявления «высокомерия» по отношению к болгарским руководителям, он заявил: «Я лично не читал их [югославов. — Т. В.] газеты, не следил за их текущей работой, а априори воспринимал правильность их политики и практики… Особенно это усилилось после первого совещания Информбюро. Я решил, что мы должны во всех отношениях скорее сравняться с Югославией. Я об этом говорил, в этом направлении работал. Здесь я, несомненно, увлекся!»[254].

Видимо, не желая допустить явных перегибов в самокритике, опытный Димитров отреагировал репликой: «Учиться на опыте других не является ошибкой… И сейчас мы должны извлекать урок из того, что происходит в Югославии. Вопрос в том, как воспринимать [чужой] опыт»[255].

После появления резолюции бухарестского совещания отношения между Болгарией и Югославией, как сообщали советские дипломаты из Софии, сразу же стали испытывать определенные затруднения. Болгарская сторона заняла, хотя и ненадолго, выжидательную позицию, допускала известную двойственность. В этом отношении характерно решение Политбюро ЦК БРП(к) от 2 сентября 1948 г. Согласно этому документу, экономическое сотрудничество с югославами считалось необходимым прекратить, но в то же время торговые контакты сохранять и продолжать; поездок граждан обеих стран «в широком масштабе» не допускать, но обмен отдельными специалистами не прерывать; критику «антисоветского, антимарксистского и предательского поведения» югославских руководителей усилить, но удерживать критические выступления «на принципиальном уровне», не впадая в мелочи и избегая резких формулировок[256]. Заметим, что поначалу ориентация на поддержание межгосударственных отношений была характерной и для югославского руководства. В докладе на V съезде КПЮ 25 июля 1948 г. Тито с оптимизмом заявил, что, вопреки «чудовищным обвинениям» со стороны Информбюро, возникшие разногласия с ВКП(б) не скажутся негативно на отношениях с Софией[257]. В целом, видимо, будет правильным констатировать расчет сторон на возможность продолжения хозяйственных и культурных связей, сохранения дружественных отношений в разных сферах, в том числе и политической[258]. Однако надежды на такой сценарий развития событий быстро таяли по мере дальнейшей эскалации советско-югославского конфликта.

В конце 1948 г. в болгарском руководстве полным ходом шла подготовка к V съезду партии. На этом этапе отчетливо обозначилось углубление разрыва с концепцией народной демократии. Костов взял на себя инициативу разработки проекта новой партийной программы, хотя по первоначальным планам этот вопрос не входил в повестку дня форума. Одна из задач, решавшихся при работе над программным документом, заключалась в утверждении необходимости для Болгарии воспринять и реализовать советскую модель перехода к социализму. Теоретическим обоснованием являлись закрепленные в марксистско-ленинской идеологии закономерности этой трансформации. Исходя из «образца» — советской модели, Костов, в частности, указал, что «в переходный период наиболее целесообразной формой государственной власти является новый советский тип государства, который принципиально отличается от буржуазного государства не только по своей классовой сущности, но и по своей внутренней структуре»[259].

Неизбежная и единственно возможная ориентация на советскую модель, на наш взгляд, объясняет драматизм положения Димитрова, оказавшегося фактически в изоляции. На открывшемся в декабре 1948 г. V съезде БКП (так с того времени стала именоваться компартия) он предпринял ставшую для него последней попытку защитить переходную народно-демократическую модель, противопоставить «болгарский путь» намерениям «левых» ускоренно внедрить советскую «матрицу». (В современной болгарской историографии позиция Димитрова в этот период характеризуется отдельными авторами как «весьма смелая попытка усовершенствовать советскую модель»[260].) Однако эта попытка была обречена. Болгарский лидер был вынужден отступить перед сформулированной в Москве «теоретической» установкой о народной демократии как форме диктатуры пролетариата, которая обрекала болгарских коммунистов на отказ от альтернативной коалиционной формы власти. Однако держался Димитров до последнего: о тождестве народной демократии и диктатуры пролетариата заявил лишь в заключительной речи на съезде, и, как считают исследователи, под прямым давлением московского «гостя», руководителя советской делегации М.А. Суслова, действовавшего по указанию Сталина[261].

В соответствии с новым «теоретическим» поворотом на съезде была избрана специальная комиссия по подготовке проекта программы БКП. В очерченный на партийном форуме «периметр» должны были войти принципиальные установки: коммунистическая партия — обязательная руководящая сила в процессе перехода от капитализма к социализму, «руководящее ядро всех общественных и государственных организаций трудящихся в стране»; стратегический курс на построение социалистического общества включал известную по советскому опыту триаду — социалистическую индустриализацию, переустройство сельского хозяйства «на социалистических основах», социалистическую культурную революцию. Внедрение советской модели рассматривалось как гарантия преодоления отсталости и аграрного характера страны и достижения Болгарией европейского уровня развития. Напомню, что в 1945 г. болгарские коммунисты прямо называли в качестве достойного примера Швейцарию, Бельгию, Швецию, Норвегию и другие малые страны, обладавшие машинной индустрией[262]. Понятно, что в новых условиях этот «капиталистический» ориентир отпал, или, во всяком случае, публично никогда не обозначался.

На съезде в категоричной форме были сформулированы и условия поддержания добрососедских отношений с Югославией — «возвращение» страны «в