Москва и Восточная Европа. Югославская модель социализма и страны советского блока. 1950-е — 1960-е годы - Анатолий Семенович Аникеев

был воспринят советским руководством более спокойно[197]. Именно план Маршалла явился толчком к усилению связей Москвы с компартиями советской сферы влияния и приданию этим связям формы монопольного контроля над ними[198]. Ситуация осложнялась нерешенным германским вопросом, неурегулированностью положения на азиатском континенте (в Корее, Японии, Китае), где развитие событий было чревато неожиданными осложнениями и требовало пристального внимания Москвы. Боязнью получить уже в мирное время два фронта борьбы с Западом, в первую очередь с США, было продиктовано намерение советского руководства сохранить баланс сил в послевоенной Европе на основе биполярной структуры мира. В условиях оформлявшейся изоляции советской сферы влияния возник замысел подтолкнуть входившие в нее страны к построению идентичного советскому «социализма», независимо от степени их зрелости и уровня развития. Югославский опыт и его осмысление приобретали, в связи с этим, особое значение.

На этапе подготовки совещания европейских коммунистических партий в Польше, на котором в сентябре 1947 г. было создано Информационное бюро коммунистических партий — Коминформ, организаторы предприняли попытку обобщить этот опыт. В Отделе внешней политики (ОВП) ЦК ВКП(б), вероятнее всего, в конце августа 1947 г., была подготовлена информационная записка «О современном экономическом и политическом положении Югославии». Ее авторы в целом высоко оценили роль и успехи компартии в военное время, отметили несомненные достижения в установлении и укреплении коммунистической власти и социально-экономическом развитии. Критические замечания в осторожной форме касались лишь некоторых вопросов внешней политики (Триест), отношений с другими компартиями и внутренних порядков в КПЮ. В частности, отмечалась тенденция играть роль «руководящей партии» на Балканах. В качестве примера указывалось на критику югославами проекта болгарской конституции 1947 г. Югославскую сторону обеспокоило отсутствие в документе упоминания о македонцах и их особых правах. В проекте отмечалось, что «национальные меньшинства имеют право обучаться на своем родном языке и развивать свою национальную культуру», но изучение болгарского языка признавалось обязательным. Позднее эта формулировка вошла в статью 79 Конституции[199]. В Белграде ее расценили как ущемление прав македонского народа и отступление от прежнего курса на создание культурной автономии в болгарской части Македонии — Пиринском крае с перспективой его объединения с Народной Республикой Македонией (НРМ) в составе федеративной Югославии. Упрек имел под собой определенные основания (в материалах Политбюро ЦК БРП(к) середины марта 1947 г. указывалось на наличие македонского национального меньшинства в Пиринской Македонии[200]) и был тем более весомым, что совет об автономии края исходил от Сталина. Правда, ко времени работы над запиской вопрос о Македонии уже несколько сгладился: в конце июля – начале августа 1947 г. были подписаны болгаро-югославские договоренности, согласно которым в Пиринском крае должны были активно распространяться и поддерживаться македонский язык и культура, хотя сам край оставался под полной юрисдикцией Болгарии вплоть до решения вопроса о его объединении с НРМ[201]. Тем не менее, в записке ОВП ЦК ВКП(б) именно позиция Белграда по македонскому вопросу характеризовалась, как подтверждение намерения югославского руководства поставить КПЮ над другими компартиями. Что касается замечаний по организационным вопросам, то они сводились к отсутствию «полнокровной партийной работы», регулярных заседаний ЦК. Указывалось на особую роль узкого круга партийных руководителей (Тито, Кардель, Ранкович, Джилас), решавших важнейшие задачи дня и определявших перспективы развития. Отмечалось также, что до сих пор не был проведен съезд КПЮ[202].

В принципе, прозвучавшие замечания не стали открытием: советской стороне и ранее было хорошо известно, что в деятельности КПЮ после войны фактически сохранялись формы и приемы конспиративной работы (открыто от имени руководства партии выступал, по обыкновению, только Джилас), члены КПЮ свою принадлежность к партии не афишировали, о деятельности партийных органов и их местопребывании не сообщалось. Прежде в Москве признавали и «своеобразную тактическую линию» КПЮ, согласно которой партия выступала от имени НФ. Однако вплоть до января 1948 г. деятельность югославских коммунистов позитивно оценивалась не только в советских пропагандистских материалах, опубликованных в печати, но и в закрытых документах аппарата ЦК ВКП(б). Указанная выше записка с критическими «вкраплениями» фактически являлась исключением.

На совещании представителей коммунистических и рабочих партий, открывшемся 22 сентября 1947 г. в Шклярской Порембе (Польша), делегаты от партий-участниц выступили с информационными докладами. Москва узнавала об их содержании из ежедневных шифртелеграмм Жданова («Сергеева») и Маленкова («Борисова») Сталину («Филиппову»), Югославские делегаты Эдвард Кардель и Милован Джилас сообщили, что их страна «вступила на путь создания прочного фундамента для строительства социализма и окончательной ликвидации капиталистических элементов в стране, особенно в деревне». Весной 1947 г. было заявлено о непосредственном переходе к «строительству социализма», и в апреле месяце югославы приступили к реализации первого пятилетнего плана, в основу которого была заложена сталинская схема индустриализации с основным упором на тяжелую промышленность. Обрисовывая задачи пятилетки, Кардель подчеркнул, что югославы используют советский опыт «во всём». Особый упор он сделал на следовании советской практике при создании государственного аппарата, а задачу укрепления народных комитетов и всей системы народной власти охарактеризовал как «дальнейшее укрепление принципов советской демократии, лежащих в основе нашей народной власти»[203].

Надо ли удивляться, что югославские доклады произвели на Жданова и Маленкова «очень хорошее впечатление»?[204]. Советское руководство убедилось, что идеологические установки и политическая практика югославов характеризовались особым революционным радикализмом и наибольшей ориентацией на советскую модель[205].

Что касается доклада болгарской делегации (конспект был составлен находившимся в Москве на лечении Георгием Димитровым и согласован с болгарскими делегатами на совещании Вылко Червенковым и Владимиром Поптомовым), то он был оценен советскими представителями на совещании как «средний по качеству и политическому уровню»[206]. Думается, на то имелись объективные причины: болгары, следуя концепции народной демократии, занимали умеренную позицию с учетом конкретной обстановки в стране и в своей практической деятельности значительно отставали от Югославии. В выступлении Червенкова были охарактеризованы основные черты болгарского варианта народно-демократической модели и предстоящие задачи: сохранение «во что бы то ни стало» национальной независимости и государственного суверенитета страны (на совещании участникам дали понять, что опасность исходила от «англосаксонского блока»), вечная дружба с СССР, «братский союз» и «тесное сближение» с новой Югославией, укрепление дружбы со всеми славянскими народами и другими демократическими государствами, консолидация Отечественного фронта как «народного движения, боевого союза всех здоровых сил народа» при активной и руководящей роли коммунистов. В проект Конституции НРБ предполагалось внести «некоторые существенные изменения», сводимые к замене президента республики президиумом, после чего привести в соответствие с новым Основным законом всё законодательство страны. Экономика Болгарии, информировал Червенков, строилась на сочетании государственного, кооперативного и частного секторов при ведущей роли и приоритете госсектора, вводился принцип планового начала, государственного и общественного контроля в