Казань и Москва. Истоки казанских войн Ивана Грозного - Павел Канаев

Впрочем, вопрос казанской работорговли не стоит рассматривать с современных позиций и тем более в разрезе национальных обид. Продажа полона являлась заметной «отраслью татарской экономики» задолго до образования Казанского ханства. Молодое государство лишь инкорпорировалось в существующую экономическую модель со всеми ее плюсами и минусами. Да и воинственные ногайцы делали все возможное для развития такого «промысла» в единой упряжке с казанцами.

Показательно, что в ходе ногайского посольства 1489 года в Москву мурза Муса и его товарищи преследовали как политические, так и экономические цели. В своих грамотах они просили Ивана III: «как пошлют царь и мырзы к великому князю и кто с ними пойдут торговые люди, ино бы им в великого князя земле задержки не было да и пошлин бы с них не имали»[51].

Тем самым ногайцы пытались компенсировать потерю контроля над волжским ханством после установления русского протектората над ним. Грабить Москву и продавать русских пленников совместно с казанцами теперь стало проблематично. На просьбу предоставить Мангытскому юрту право беспошлинной торговли Иван III отвечал то же самое, что и на требование выпустить из заточения бывшего казанского хана Алегама вместе с воевавшими за него ногайскими подданными:

«Яз с вами к царю да и к мырзам ныне приказал; которые люди, с вами идучи, ныне брата моего и сына Магмед-Аминеву цареву земли воевали, и они бы тех лихих велели казнити, а взятое бы велели отдати. – И как-то дело отправят, а похочет царь с нами братства и дружбы, а мырзы похотят с нами дружбы, и они к нам пришлют своих людей; ино тогды, ож даст бог, и то дело будет»[52].

Переговоры тогда зашли в тупик. Москвичи даже арестовали одного из ногайских послов.

После смерти Мусы в начале XVI века и перехода высшей власти в Ногайской Орде к его младшему брату Ямгурчи, возглавлявшему «партию ястребов» по отношению к Москве, лихие соседи снова начали подталкивать казанцев к войне. Основная цель ногайцев была все та же – поживиться русскими пленными, цены на которых возросли на невольничьих рынках.

Подобный экономический интерес к Русскому государству в волжском ханстве разделяли далеко не все. В Казани довольно рано сложилась прослойка купцов и феодалов, ориентированных на мирную торговлю. Именно они сплотились вокруг претендовавшего на место хана Мухаммед-Эмина в 1478 году. Сторонники же его брата и по совместительству ногайского ставленника Алегама, напротив, тяготели к среднеазиатским рынкам. Когда хватка Мангытского юрта начала ослабевать, его знамя в эскалации русско-казанских конфликтов и поддержании торговли пленными подхватили крымчане. Под их влиянием казанцы все чаще заявлялись в восточные и северо-восточные окраины Московского государства на свой жестокий «промысел». В период с 1534 по 1545 год такие рейды происходили буквально ежегодно. Как отмечает И.И. Зимин, «Домострой» даже предписывал отдельно молиться «о пленных свободе». А их выкуп стал одной из важных тем церковного собора 1551 года, попав в Стоглав. Говорит о многом и то, что в Московской Руси собирали налог с недвусмысленным названием «полоняные деньги».

Как ни парадоксально, само Русское государство то и дело подливало воды на мельницу работорговцев. Иван III отлично понимал, куда в итоге отправятся плененные крымчанами киевляне, когда подталкивал своего «брата» Менгли Гирея к набегам на южнорусские земли в составе Литвы. Но ослабление западного конкурента и возможность вернуть себе значительные земельные владения, чего требовали принципы феодальной экспансии, перевешивали цену судеб тысяч простых православных людей и участи «матери городов русских».

Земельно-поместный аспект русско-казанских отношений: почему новгородского «пирога» Москве не хватило

Казань интересовала Москву еще и как непосредственно земля. От возможности прирастить к себе пару-тройку областей и сегодня откажется редкое государство, сколько бы ни звучало пафосных речей о неприкосновенности границ. В феодальную же эпоху никто не пытался маскировать территориальную экспансию. Действовал неприкрытый дарвиновский принцип: сильный сосед поглощает слабого. Хорошо, если дипломаты удосуживались вспомнить какой-нибудь поросший быльем прецедент, чтобы обосновать притязания одной державы к другой.

Оно и понятно: от земледелия, которое развивалось по большей части экстенсивно, зависела жизнеспособность любого феодального государства. Расширение пахотных земель не только помогало прокормить широкие слои населения, но и повышало боеспособность военно-служилого сословия.

Последнее было особенно важно для Великого княжества Московского второй половины XV–XVI века. Стремительно шла поместная реформа. Дворяне и дети боярские, которые владели своими наделами в обмен на ратную службу, становились главной ударной силой государя. Численность военно-служилой прослойки росла, объемы земельных приращений, казалось бы, тоже. Чего стоили только отторгнутые у Литвы территории или гигантские земли Господина Великого Новгорода, окончательно покоренного Москвой в 1478 году. Однако даже этого было недостаточно.

Нехватка земельного фонда для военно-служилого сословия в основном объяснялась двумя факторами. Первый – сравнительно низкое плодородие значительной части территорий Великого княжества Московского. «Украинские» черноземы оказались в составе Литвы. Суздальское ополье представляло собой узкую косу земли и могло обеспечить наделами незначительную часть дворян и детей боярских. Ну а Господин Великий Новгород при всех своих гигантских площадях не мог прокормить и собственное население, сильно завися от поставок хлеба извне.

Второй причиной поместного голода Великого княжества Московского были аппетиты родовитого боярства, которое отъедало огромный кусок земельного пирога, а служилому люду оставляло лишь крошки. Вспомним хотя бы первые верстания после покорения Великого Новгорода. Порядка 300 детей боярских получили новгородские дачи. Однако очень скоро выяснилось, что служилым людям отошла только одна четверть территорий из конфискованных у 30 крупнейших новгородских землевладельцев боярщин. Остальные три четверти достались высшему московскому боярству – Патрикеевым, Ряполовским и прочим «вятшим» людям. Управлял Новгородом наместник, опять же, из московской знати.

«Председатель» Боярской думы князь Иван Юрьевич Патрикеев получил привилегию выбрать лучшие земли и наградил себя Березовцом в 282 обжи[53]. Позже неплохим наделом разжился его сын – совместные новгородские владения Патрикеевых составили целых 500 обеж. Трое братьев Захарьиных совокупно забрали почти 800 обеж. Еще 315 отошло князю Оболенскому.

Подобная ситуация категорически не устраивала Ивана III, который делал ставку на детей боярских и дворян как на основную военную опору державы. Уже в 90-е годы XV века началась вторая волна новгородских конфискаций и перераспределения земель в пользу служилого сословия. Разумеется, такие действия не могли не вызвать шквала недовольства со стороны московского боярства.

Чтобы придать всему этому видимость легитимности и «соблюсти старину», Иван III короновал своего внука Дмитрия – сына Ивана Молодого и Елены Волошанки – соправителем и отдал ему Новгород в удел[54]. Именно