Заволоцкая чудь - Пётр Саввич Ефименко

Для обособления народа Печоры от Югры, по-видимому, твердое основание заключается в рассказе Роговича, который Югру в отличие от Печоры называет «языком немым», т. е. народом, говорящим на совершенно непонятном языке; да и Нестор наряду с именем Югры ставит имя народа Печоры. Эти-то места летописей и другие соображения подали повод нашим ученым считать Печору за народ совершенно отличный от Югры. Так, Шегрен, Карамзин и др. под сим именем хотят признавать зырян, а Лерберг и пр. — самоедов. Самое же название народа и реки Печоры производят от русского слова пещера, потому что пещер будто бы особенно много по этой реке. Но такое производство совершенно неверно. Слово печора есть первобытное югорское; оно состоит из слова печей окончания ра, весьма часто встречаемого в названиях югорских рек. Пече, как утверждает г. Европеус, означает по-югорски сосну. Названия рек соединенные со словом пече чрезвычайно употребительны у югорских племен. Что же касается до пещер, от которых будто бы получила свое название река, то их на берегах Печоры не более, как в других местах Запечорского края, а, пожалуй, менее. При том же народные предания русских и зырян указывают на чудь или югру, как на исконных обитателей Печоры, а не на другой какой-либо народ, что мы уже видели прежде и увидим впоследствии. Впрочем, мы никак не думаем отрицать некоторых этнографических особенностей в обитателях всего нашего севера, принадлежавших к одному югорскому народу; напротив, такие особенности должны была непременно существовать. Так наприм., Югра жившая в Запечорском крае могла этнографически приближаться в остякам, а в Заволочье смешаться с западными финнами, с которыми, как с ближайшими соседями, она находилась в частых столкновениях.

Время первоначального знакомства Новгородских славян с северными обитателями и первых их завоеваний на севере неизвестно положительно; но все же его можно определить более или менее приблизительно. Крестинин полагает, на оснований слов Нестора о народах, плативших дань Руси, что новгородские славяне овладела северными чудскими народами, жившими по Двине, во времена предшествовавшие призванию Рюрика на царство, а просветили Заволоцкую Чудь св. крещением в XI веке, в XII же столетии христианство между нею было значительно распространено, благодаря существованию уже в то время Архангельского монастыря, по свидетельству грамоты архиепископа Иоанна к игумену монастыря Луке.

По двинскому летописцу, жители Заволочья зависели от Новгородских славян еще при Владимире Святом, и он крестил их в одно время со славянами.

Карамзин, приводя оба эти указания, соглашается с тем, что русские, еще находясь в идолопоклонстве, овладели Двинской областью, «ибо народ в Архангельской губернии доныне сохранил некоторые обычаи языческих славян», но не хочет признать того, чтобы Чудь была крещена вместе с русскими, т. е. при Владимире, на том основании, что норвежцы, посланные королем Олофом, Ярославовым современником, в Биармию, нашли ее жителей идолопоклонниками. Разберем эти основания.

Нестор перечисляет народы, платившие дань Руси (в том числе Чюдь, Весь, Мерю, Мурому, Пермь и Печору) сейчас после рассказа о киевских князьях Кие, Щеке и Хориве и до повествования о пришествии варягов из-за моря и приглашения Рюрика на царство. Такое расположение рассказа дает повод думать, что все исчисленные им народы и между ними столь отдаленные, как Печора, находились в некоторой зависимости от новгородцев даже в доисторические времена. Платеж дани новгородцам обитателями Печоры подтверждается Нестором и под 1096 годом; а другими летописцами также под 1132 г. Все это предполагает давнее знакомство, а потом и долговременную брань новгородцев с туземцами. Мы знаем, что новгородцы первоначально заводили торговые сношении с финскими обитателями севера, а затем налагали на них ясак. Принятие же ясака не могло быть добровольное и влекло за собой упорную борьбу. Но мы об этой борьбе имеем только два отрывочные свидетельства, и то от XI столетия. Здесь разумеются походы Улеба и Глеба, первого на железные ворота, второго в Заволочье.

Впрочем, свидетельство о походе Улеба не всеми историками относится к нашему северу, так как под Железными Воротами понимают различные местности. По словам Лепехина, поморские жители под именем железных ворот разумеют тесный пролив между островом и материком или между одними островами, пролив весьма глубокий и расположенный так, что в нем, во время морских приливов или отливов, происходит стремительное течение воды. Таких железных ворот Лепехин указывает на Белом море двое: одни между северной оконечностью Мудьюжского острова, который лежит в недальнем расстоянии от устья Двины, и мысом Зимнего берега; другие между Соловецким островом, со стороны монастырской гавани, и каменной грядой небольших островков. Железные Ворота есть также в Кемском уезде между Вардыгорой и Пономаревым мысом. Этим же названием обозначается пролив, отделяющий остров Вайгач от Новой Земли. В примечании к Никоновской летописи, Татищев объясняет: «Железные Врата в горах Сибирских, их же русские Пояс Каменной и Великий Камень, а Татаре Орал именуют; Греки и Римляне именовали Ражей». Но это объяснение совершенно голословное. Карамзин, на основании одного места Воскресенской летописи, утверждает, что русские Железными Воротами называли город Дербент, на Кавказе, за рекою Тереком. Однако, нет других данных для признания, что новгородцы в те отдаленные времена ходили за Кавказ; более же согласно с историческими фактами принятие Железных Ворот Никоновской летописи в древней Югории, как полагал Татищев, только не в Уральском хребте. Но выбирать одни или другие из числа существующих на севере Железных Ворот за те, о которых говорит летописец — пока дело личного произвола, как оно и есть в действительности, потому что здесь нет прочных оснований. Все-таки правдоподобнее будет отыскивать их в восточной части нынешней Архангельской губернии, а не в западной, так как в XI столетии походы новгородцев направлены были преимущественно на восточную сторону, которая представляла больше приманки для завоевателей, нежели западная часть. Приманку эту составляли: «сребро, соболи и иная узорочья», которые шли к новгородцам в виде дани.

Плата дани новгородцам нисколько не лишала Югры самостоятельности, по крайней мере на первое время. Югра имела своих особенных князьков, управлявших и предводительствовавших ею, и вся зависимость её от новгородцев проявлялась только во взносе известного ясака Новгородским данщикам. Связь между тем и другим народом, конечно, обнаруживалась также в торговых сношениях. Вероятно, кое-где рядом с туземцами появлялись и русские поселения, не имевшие на первый раз претензии на порабощение Чуди. При такой внешней связи неудивительно, что в норвежских и англосаксонских сказаниях нет прямых указаний на подчиненность жителей Биармии новгородцам, а только находятся намеки, что в половине IX-го столетия новгородские славяне проникали своими колониями в северный финский мир и входили с ними