Ментальности народов мира - Георгий Дмитриевич Гачев

сфотографирован на вечность с пойманной им огромной рыбой, ради которой он проплыл с удочкой порог – и все ж удержал уду и поймал рыбу (как Старик в повести Хемингуэя «Старик и море»). Равен – Реке.

Да, словно первородный грех разлит в воздухе – в оцепенелости леса, в замедленности и рутинной скуке, монотонной череде женитьб и смертей в людском мире белых людей, жизни, что слегка повозвышена задумчивостью при сидении в церкви на холме и слушании слова проповедника. Человек тут – как «чижика съел!» (из сказки Салтыкова-Щедрина про Медведя, кто – как не стыдно: чижика съел! – и идет по лесу, и из-под каждой травки и из дерева ему трубит эта фраза: «Чижика съел!» – так мерещится…)

А американский первородный грех – это истребление индейцев, при-сущего тут племени людей. Хоть и взяли силой бездушной техники, а все равно – гостевые вы здесь существа! – как бы трубит им Природа… Правда, это совпадает с меланхолической думой – о преходящести Жизни и человека вообще. Но есть и этот, сугубо американский оттенок, вариант первородного греха: в несоответствии Природе, Космосу – и в насильственности, несообразности их тут поселения, этой породы человеков. Потому американцы тут или оцепенелы, как порядочные пуритане, держатся обетами религии, или взрывчаты, самоубийственны (как младший брат): нетерпеливы, неуживчивы…

Итак, оцепенели горы, леса, городок человеков в их рутине, – но бешено стремится бело-пенистая река. Ею – как бьется сердце местного космоса. Она – квинтэссенция его, дистиллят его бытия, наилучшее, что он из себя выделяет в сне оцепенелой Вечности. И это – Временность, страсть, Жизнь, Скарлетт! Узнаем ее и в обличье этой Реки горной на севере Америки в штате Монтана (= «горы»), как и в южном штате Джорджия в фолкнеровском «Шуме и ярости». «Вы как огонь, как ветер, как что-то дикое»[60], – определяет Скарлетт страшащийся ее анемичный Эшли.

Да, не сведешь суть Америки к той или иной из четырех стихий (земля, вода, воз-дух, огонь), но она именно «пятая» («квинт») эссенция = сущность, из них выделенная. И это – энергия, чистое стремление, преодоление препятствий несмотря ни на что, глупость возрождаться и начинать сначала и прорываться к успеху-победе, которые всегда временны и отбрасывающи, а ты не отчаивайся – и снова начинай. Как боксер-мексиканец на ринге в рассказе Джека Лондона. И – как наша Скарлетт. Которая – именно Душа Америки, воплощенная в человеческом облике, Психея Американства.

Как камни-пороги, через которые в стремнинах белопенится река, так и Скарлетт – среди препятствий: обетов-клятв, что она, как епитимьи (непонятно, за что), в опрометчивой пылкости и глупости своих реакций, наложила на себя. Так, Эшли она обещает заботиться о его жене Мелани, а когда та на одре – обещает ей заботиться об Эшли! – и так опутывает себя, будто мало и так существующих препятствий на пути человека и в отношениях между людьми, в законах, – для реализации своей сущности, для жизни по своей воле, из «я»! Абсурдны эти обеты, в них – глупость Скарлетт, ее незнание самой себя, по чужим нотам и правилам игры тут действует. Но – тем прекраснее ее бесшабашные порывы, отчаянные рывки к счастью… Нет, нельзя тут эти категории: «отчаяние», «надежда» – как мотив приводить: они – рассудочны и теряются перед той «неуемной жаждой жизни» (с. 151), которой в Скарлетт страшится умный Эшли.

Но что же это я всё – внезрелищно рассуждаю? Где ФИЛЬМ? Кадры где?.. Хотел механичной выкладкой ума тут же сказать – о динамике его действия, напомнить кадры пожарищ, смятения, движения людей, толп, масс, скачки карет… Да, все это есть тут – и великолепно снято. И все же – не в этом главное дело. Динамика – в Скарлетт. И чтоб оттенить ее, – вокруг нее не меняющиеся, статуарные характеры Мелани и Эшли, круг чопорных леди и джентльменов, и тоже статуарный, верный себе циник Ретт Батлер… И если стремительность Скарлетт встречается со стремительностью событий, картин подвижной наружи: бегущие в панике толпы людей или ряды отступающей армии, – то вектор ее бега – против течения. Она – как форель, что именно против струй горной реки упружит. Как самолет, что на упругости ветра, как на воздушной подушке, взлетает, взмывает…

О, это иной вид Материи, Тверди! Не земля и камень могут быть опорою – сии образы Вечности и непреложности. Но – скорость движения в невесомости (в обычном состоянии) воз-Духа, в прозрачности света: на них можно ложиться, держаться и висеть, как на и меж силовых линий электромагнитного поля в распяленности его полюсов.

То есть не Вечность, а именно Временность в своем движении стремительном – становится стихией «земли», «твердью», устоем, субстанцией, материей. Дух становится Материей. История в своей стремительной Временности – равносильна и равномощна Истине, Сущности, Логосу, Идее Бытия (что и уловил и пророчил Гегель на метафизическом языке своих категорий, их пасьянсы раскладывая в мысленных экспериментах).

И вот суть Человечества, что проявлялась уже в развитии Европейской цивилизации, в более очищенном виде проступила в новопостроенной цивилизации Нового света. Тут суть – именно в стремлении, в спехе, скорости (а не в до-стижении, совершенстве, у-спехе). Такое пророчили и Гегель, и Эйнштейн: в его формуле Энергии, приведенной к массе и скорости света. И дело человека тут – пытаться снова.

В этом месте рассуждения мне припомнилась американская формула о человеке истинном, что я вычитал у Конрада Хилтона, основателя всемирной системы отелей «Хилтон», в его автобиографической книге «Будь моим гостем». Он приводит там стихотворение одного поэта, что ему с детства врезалось в память, как выразившее его интимный идеал человека. Там есть такая формула:

The man who wins is the man who tries.

Человек, который выигрывает, – это человек, который пытается.

Этот идеал противоположен идеалу ДЖЕНТЛЬМЕНа, который – gentle = «нежный», «мягкий», кроткий, благовоспитанный – как Эшли, кто упадает духом при неудачах. А в «Унесенных ветром» как раз идет яростная полемика с этим принципом и идеалом «джентльмена» и «леди». Ретт издевается над идиотиками-мальчиками, джентльменами из южан, что по зову чести и без ума скачут на войну с умными янки. И сам он провокационно не джентльмен, вызывающе. Как и Скарлетт – не «леди», что и нравится ему и роднит их.

Кстати, вот их первый диалог, когда Ретт в библиотеке невольно подслушал объяснение Скарлетт в любви к Эшли и видел ее пощечину тому:

– Сэр, вы не джентльмен, – отрезала она.

– Очень тонкое наблюдение, – весело заметил он. – Так же, как и вы, мисс, – не