Ментальности народов мира - Георгий Дмитриевич Гачев

леди… Разве леди может так поступать и говорить то, что мне довелось здесь услышать? Впрочем, настоящие леди редко, на мой взгляд, бывают привлекательными. Я легко угадываю их мысли… И это временами становится скучным (с. 153–154).

Ну да: предсказуемость, логичность (из воспитанности сугубой = опоясанности традицией) – это несвобода. Скарлетт же – непредсказуемость, поперек течения смеет и идет. Как в той сцене, где она, вдова в свежем трауре, идет на бал и становится его царицей, с помощию Ретта…

Между прочим, появление Ретта из-за дивана в упомянутой выше сцене напоминает появление Мефистофеля из камина перед Фаустом – и такие же язвительные и проницательные речи ведет…

Но – вновь к фильму. Музыка долгой Интродукции, как и Интермеццо между частями, – такая неспешная, сентиментально-романтическая, анемичная даже, приятная, но бескровная, не пылкая – как музыка в стиле «кантри» – именно: покойный простор Америки, арену раздольную действия приводит, на нее настраивает. Как бы фон и контраст к имеющей там разразиться стремительной, динамичной жизни, страстям. Меня удивил сперва такой характер музыки. Но когда предположил «от противного»: а если бы увертюра была тут динамичной, бурной – тогда каково?.. Нет, это было бы хуже. Фильм ведь – эпический, длинный – и надо меня настроить на долгое дыхание, a не на прерывистое. Им пусть дышат-волнуются – персонажи!..

А Скарлетт – это нерв и пульс, темп. Какое фортиссимо взяла в этой роли сразу Вивьен Ли – и великолепно, не снижая уровень реактивности, провела сквозь весь фильм! Она enfant terrible («ужасное дитя», франц.), естественный человек среди отмирающей чопорности полуаристократов. Как она на балу приплясывает под юбками, перебирает ногами, как кобылка, в нетерпении плясать кадриль, едва удерживая себя руками за перила! Разве подобает так – леди? А Ретт потом зажигает спичку о подошву – разве возможный это жест для джентльмена? Нет, это жест пионера-первопроходца, кому потребно ноги на стол закинуть для естественного оттока крови. Или – как у нее задралась юбка о колесо коляски Ретта: сразу милая детскость в ней и веселая игра их любви тут сказывается.

Скарлетт вынуждена жертвовать (приняв обеты) – тем, кто мало жизнен: Мелани, Эшли. А сама – Жизнь, переливающаяся через край! Как мотор-динамо, энергия избыточная, что заводит всех…

Кстати, Генри Адамс в своей исповеди «Воспитание Генри Адамса» именно так сопоставил эти силы – в главе «Динамо и Дева». Так он понял образ Девы Марии, что вдохновлял культуру старой Европы в течение тысячелетий на создание ее шедевров – таких, как Шартрский собор или Собор Парижской Богоматери – и проч.: тут действует такая же энергия невидимая, как и та, что источает электричеством Динамомашина. Тут важен американский поворот ума, Логоса: чтобы сделать уму американца понятной энергию, питающую художественное, не практическое творчество, ему понадобилось привести к ургийному-трудовому, техническому изобретению – к динамомашине, которая – «авто-мобиле» = «само-движимость». Как perpetuum mobile – так и она – самозавод. Не статуарная «Самость», das Selbst Германства, «Я» – Европейского Духа принцип, чей идеал – автаркия, авто-номия, самодержание, «самосделанный человек», джентльмен…

Американство же соединило оба этих принципа: Самость («авто-») и Движение («мобиле») – то, что в проблеме «перпетуум мобиле» составляло идеал исканий ума европейской науки и техники… И в чем открытие их? «Вечного» (Perpetuum) – им не надо. Сняв требование «перпетуум», они впрягли Время (что = деньги) и сопрягли, сочетали браком с «Самостью» – «я»: «авто», свобода, независимость. И так изобрели АВТОМОБИЛЬ, чем и стали независимы от Пространства, земли, материи… И если Колумб открыл Америку, то Автомобиль, изобретение гения Форда, закрыл Америку: стянул ее тело от океана до океана корсетом дорог-магистралей.

Гонки, обгоны автомобилей – львиная доля кадров американского кино, и это адекватно выражает душу американца. Но в историческом фильме «Унесенные ветром» этой реалии быть не могло. Однако дух автомобиля выражается и в скачке кареты сквозь пожарище, а главное – опять же в Скарлетт, чья жизнь – как авторалли: скачка-гонка с препятствиями… Тот же захватывающий дух трепет мы испытываем, следя за нею: как-то она справится с опожаренной и разоренной Тарой, с сельским хозяйством, с солдатом-янки, прущим на нее по лестнице, с общественным мнением ханжеских леди вокруг, осуждающих ее, с любовью покоренного Ретта, наконец – с собой?..

Быть сильнее Судьбы – вот принцип Американства, тогда как Старый свет, все культуры Евразии гипнотизированы принципом и волей Судьбы, Рока, Фатума, Ананке, Предопределения и прочими «мерами» и «мойрами». И – причинами. Американство же как бы полагает свои причины – в будущем, и живет за его счет – «кредит». «Я проектирую историю Будущего!» – писал Уитмен. Американство не дает себя гипнотизировать логикой причин, начал, но приникает – к целям, задачам, потребностям! Таковы тут ценностные категории.

«Чапаев» – Россия

14.8.95.

Читал вчера «Чапаева» Фурманова: готовлюсь смотреть кинофильм. Как мифологично, по сравнению с текстом, – кино: сразу дается лик, врезаются в душу сцены, выпукло насыщенные главным смыслом, лапидарные. А в книге – те полтора часа, что идет фильм, тут может размазываться предыстория или описание, портрет, пейзаж или рассуждение – так все ослаблено эмоционально, хотя усилено рационально: ведь через контроль ума-рассудка проходит слово, прежде чем воздействовать на душу и пронять ее. Сперва слово-то понять надо читаемое… А в кино ничего предварительно понимать не требуется: сразу ударяет через прозрачность глаз = отверстий души в нее, сердешную.

Но каково ныне читать – про одушевленных разгромленной верой?! Слепцы? Глупцы?.. Вообще-то даже непонятно, ради какой идеи едет полк рабочих из Иванова-Вознесенска на Урал, а там крестьян-мужиков отряд воюет против казаков и офицеров-господ. Ну, последние лучше тех, богаче жили. А при чем тут Маркс, Коммунизм как формация, Революция даже? Это все было притянуто за уши, налеплено, подверстано интеллигентами: под свою каузу подвели слепую народную ярость – как «классовую ненависть», ее энергию использовать…

Как и сейчас: нюхательную неприязнь разных пород-этносов-вер друг ко другу раздувают в пожар войн и «этнических чисток» – ради идей Национальной независимости, Суверенитета, Государства! Еще ниже и зверинее идеал, чем социальной справедливости принцип.

И тем не менее, коли вынести за скобки тот или иной рационалистический идеал, остаются: человек, друг, талант, характер, герой… – и обратное: подлец, эгоист-шкура, бездарь, безликость, трус…

Так и тут: на фоне серости-скуки одноцветных рабочих и их речей – пестрота, цветная картина, живописная речь и своеобразный ум самоцветного самородка Чапая и его дружинушки хороброей. Как если бы современный рационалист, правильно мыслящий этический человек, комиссар Федор Клычков, – перенесся бы в былинную эпоху, в