Любовь моя, Анайя - Ксандер Миллер

этого возросла нагрузка на бедра, и они начали гореть огнем. Повозка содрогнулась и остановилась у него за спиной, однако он снова потащил ее вперед. Тропа была в плохом состоянии, с валунами и чудовищными рытвинами. На полпути к вершине Зо захотел пить и попросил воды. Озьяс проверил оба ведра.

— Воды нет, Зо. Всю выпили. Ляг отдохни.

И Зо, и Озьяс понимали: если возчик сейчас остановится, то это навсегда. Расстаться с доселе безотказным мастерством на середине подъема, когда большая часть пути уже пройдена, означает навек расстаться со своим ремеслом. Зо никогда не сможет начать все сначала. Уже теряя на пыльном откосе ясность мышления, Зодумал об Анайе. Как она любила его, несмотря на бедность, а может, и за нее, как учила его целоваться по-новому, как снимала туфли на танцполе.

Пассажиры почувствовали, что возчик начал терять устойчивость. Они ощущали отчаянные сокращения его мышц, при каждом шаге передававшиеся через оглобли кузову. Поступь Зо лишилась своей неизменной, спокойной красоты, которая была присуща ей в начале их путешествия. Теперь он раскачивался, дергался и совершенно останавливался, продвигаясь по узкой покатой тропе. Тянул вперед одно колесо, потом другое.

Озьяс стал выкидывать вещи с повозки, будто с тонущего корабля, и Венс Ноэль пришел ему на подмогу. Они выкатили из кузова запасное колесо, выбросили домкрат. Местные жители вышли из своих разрушенных лачуг, чтобы поглазеть на Зо, бредущего во главе повозки. Какой-то человек, не зная, куда они направляются, крикнул:

— Поднажми ради них, сынок. Недалеко осталось.

Сзади к повозке подбежали несколько юношей и все вместе налегли на нее. Уклон достиг тридцати градусов, и вдруг Зо показалось, что его подняли в воздух. Полдюжины мужчин и одна женщина подталкивали бруэт с боков, а еще двое-трое ухватились за оглобли. Какая-то женщина заметила, что бруэтье, похоже, доставит своих пассажиров прямиком на небеса.

— Въедут на чужом горбу в рай, — крикнула она.

Зо тащил тележку вверх по откосу, одурев от пота, жары и громких криков раненых. Жжение в бедрах уменьшалось до тех пор, пока он не перестал ощущать сокращение мускулов, а затем и вовсе перестал чуять под собой ноги. Сознание заволокло мраком, и он уже не мог идти дальше.

Ощущение падения было знакомо Зо еще с тех времен, когда он дрался на кулаках за бензоколонкой в Гранд-Ансе. Он так и не отпустил оглобли бруэта, но они в конце концов пересилили, и повозка потеряла равновесие. Она села на задок, оглобли выскользнули у Зо из-под мышек. Молодой человек качнулся вперед. Оглобля, просвистев у лица, ударила его над глазом. Пассажиры застонали и заскрежетали зубами. Юные помощники бросились вперед и подперли повозку плечами, чтобы не дать ей опрокинуться.

3

Зо упал на краю Аллигаторова канала, и прохожие погрузили его в тележку. Потребовалось трое рослых мужчин, чтобы поднять его с земли и уложить в полубредовом от изнеможения состоянии в кузов, к другим пассажирам. Затем команда добровольцев под руководством Озьяса последние полмили тащила бруэт до клиники.

Потребовалось шесть здоровяков, чтобы сделать то, чем Зо весь день занимался в одиночку: каждую оглоблю тянуло два человека, еще двое толкали повозку сзади. И даже при этом она продвигалась вперед судорожными рывками. Кто-то установил на дороге красные сигнальные огни, чтобы осветить дорогу к больнице, и в свете этих огней были видны руины по обе стороны дороги. Летевшая со зданий пыль щипала глаза, точно атмосфера другой планеты, состоявшая не из кислорода и света, а из негашеной извести, раскрошенного камня и цементного клея.

Венсу Ноэлю и Сабине д’Айити пришлось спешиться и идти рядом. Ноги у Сабины ослабели и распухли. Она уже несколько недель не влезала в свои туфли, но и шагать по улице босиком тоже не могла, поэтому Озьяс расшнуровал ботинки Зо, и она надела их.

— Он ими дорожит, — сказал Озьяс, завязывая женщине шнурки. — Постоянно драит и сам починяет.

Ботинки были велики на шесть размеров, и последние несколько кварталов Сабина в нарастающей лихорадке схваток еле волочила ноги, уцепившись одной рукой за борт повозки, другой за Венса Ноэля и испуская стоны через равные промежутки времени. Родовые муки, вернувшиеся с новой силой, стали вестниками приближения всей компании. В больничном дворе стенания Сабины услышали задолго до того, как она появилась.

Повозка пересекла авеню Маглуар-Амбруаз, выехала на улицу Доктора Деу, а оттуда — на Освальда Дюрана. Оба конца улицы тонули во мраке, задувал пронизывающий ветер. На город спустилась не мягкая тропическая ночь, а удушливая, пыльная мгла с привкусом гипса и минералов, как в черных недрах земли. Надо всем, словно шум моря, царили неумолчные стоны раненых. Озьяс зажег и раздал седокам свечи.

— Смотри вперед, — командовал он добровольцам-бруэтье, — шагай равномерно.

Миновали юридический факультет и наконец оказались в медицинском городке. Добровольцы закатили бруэт на круговую подъездную аллею, съехав одним колесом в траву, и, обливаясь потом, разошлись.

* * *

Главный госпиталь — «Лопиталь Женераль» — напоминал линкор, севший на мель посреди равнины. Здание раскололось пополам, и два его крыла, покосившись, привалились друг к другу. Санитары вытащили реанимационное оборудование из операционных на первом этаже и развернули под манговыми деревьями временный травмпункт. На нижних ветвях висели десятки капельниц, а врачи оперировали прямо на улице, точно военные хирурги в полевых условиях.

Эти последние полмили ходьбы оказались решающими для бесконечных родов Сабины. Как будто малыш только и ждал, когда они доберутся до больницы. Как только повозка въехала в двор, невыносимые схватки сбили Сабину с ног. Она опустилась на четвереньки и задрала подол ночной рубашки, из-под которой виднелась вспучившаяся, почти разрывающаяся вульва, с которой, словно украшения, свисали капли крови и слизи. Женщине было жарко и страшно, она страдала от бессонницы и беспрерывных двенадцатичасовых схваток.

Сабина снова поднялась, широко расставив ноги в огромных ботинках Зо. Косички упали ей на лицо. Потужившись последний раз и издав единственный стон, пронзивший тьму, она родила стоя, как воин на поле битвы. Венс Ноэль не отходил от нее ни на шаг. Он присел между ног Сабины и, поймав ее сына, словно измазанный слизью футбольный мяч, прижал его к груди.

Зо очнулся, когда повозка перестала катиться и съехала в траву. Он был оглушен и бос, его пошатывало. Тележка стояла на задке; добровольцы-бруэтье уже сняли седоков и разместили их на лужайке. Раненые, валявшиеся в траве, взирали на возчика со смертельной тоской в глазах, словно физическая усталость привела к духовному истощению. Казалось, они уже были готовы