Любовь моя, Анайя - Ксандер Миллер

У Озьяса в тележке имелась маленькая записная книжка для грузовых деклараций. Теперь он наполовину исписанным карандашом занес в нее имя и диагноз каждого пассажира, поднятого в кузов: Франсес Боже, перелом таза и внутреннее кровотечение; офицер Жонжак, перелом обеих ног, бедренной и малоберцовой костей; Мьер Кассаньоль, перелом черепа и истечение спинномозговой жидкости; Сабина д’Айити, осложненные роды. Одиннадцатилетнего Венса Ноэля и его младшего брата Экзандье, у которого шла кровь из головы, уложили последними. Потом настал черед старого любителя петушиных боев и пророка из Порт-о-Пренса Ти Папа Пикана с его зловонным дыханием и горделивым петухом. Пикан страдал от колотой раны в правой части брюшной полости.

Озьяс прикинул вес каждого пассажира, затем подсчитал общую нагрузку. Она не просто впечатляла, это было чистейшее безумие. Старик проставил число в нижней строке и обвел его двойным кружком. Определил пункт назначения: Лопиталь Женераль. Записал время (17:43, вторник, 12 января), прикинул время прибытия (20:00), затем добавил в список свое имя, присовокупив: «отошедший отдел владелец повозки», и расписался внизу.

Пассажиры Зо в трясущейся повозке стонали, плевались и истекали кровью. Те, кто был способен говорить, обсуждали свои шансы на выживание. Они считали, что им это удастся, коль скоро в тележку впрягся Зо. Он тащил ее с чувством собственного достоинства и уверенностью, на которые было приятно смотреть. Пассажирам нравились его невероятно могучие ляжки. Они усматривали в его молчании сосредоточенность, а в самообладании — мастерство и решимость.

— Поднажми, черт возьми, бруэтье. Поднажми ради всех нас. Если не доедем, то подохнем, как все остальные. Теперь всё в твоих руках, — стонали они.

Озьяс подался вперед, чтобы успокоить больных.

— У него могучие руки и хорошая голова на плечах. Посмотрите, как он элегантен, как проворен. Зо — величайший бруэтье в городе.

Ти Папа Пикан говорил про петушиные бои. Он рассуждал о популярности и большом значении этого вида спорта. Ему были по душе честность хорошего выпада, горячность птицы и ясность задачи. Он утверждал, что благородство петуха зачастую недооценивается, и расхваливал достоинства этой поистине национальной птицы. По его заверению, петухи еще до начала сражения знают, кто одолеет, а кого разгромят, но все равно выходят на бой.

— То же самое и с мужчинами, — сказал Пикан. — Есть победитель и проигравший, и каждый зритель может отличить одного от другого. Иногда речь только о противнике, — добавил он, — о хорошем, равном по силам партнере. Петух не знает, что он чемпион, пока вы не выпустите его на ринг к сопернику, которого он может убить, и убить как следует.

Ти Папа объяснял, как воспитать птицу-победителя:

— Пусть ест яйца из собственного гарема. Кормите его инжиром, тараканами и козьими сердцами. Промывайте ему раны скипидаром, — с этими словами он погладил Ти-Зома. — И выставляйте его как бойца.

Старик так долго и с таким чванством разглагольствовал о ловких выпадах и честном убийстве, о следах петушиных когтей на земле, похожих на клинопись, которую можно читать после боя, что полицейский kòmandan[115] не выдержал. Когда он заговорил, голос у него был хриплый, грубый и шепелявый из-за пары сломанных зубов.

— А сам ты вообще кто? — мужчина приподнял голову и злобно уставился на Пикана. — Что за птица? Победитель или проигравший?

— Достаточно того, что я участвовал в бою.

— Брехня, — отрезал офицер. — Твой бой окончен. Ты бледный как полотно. Вот и все, что у тебя есть. Хочешь сказать, ты победитель? Byen, Granmoun[116]. Что ты выиграл? Где твой приз? А этот? — полицейский кивнул на Зо, тащившего повозку. — Он побеждает или проигрывает?

Пассажиры, у которых хватало сил, уставились на потную спину Зо, вздымавшуюся перед ними, словно гранитная глыба.

Пикап воззрился на размеренно шагавшего возчика, будто прикидывал его шансы.

— Ты спрашиваешь, ищет ли он свою любовь?

— Так вот куда он идет? — Сабина д’Айити взглянула на Зо поверх своего огромного живота. — На поиски возлюбленной?

— Да, — подтвердил Озьяс. И под шелест резиновых шин, в клубах дыма принялся рассказывать историю Зо. — Этот парень сирота и restavek, он делал то, что должен был делать, чтобы выжить. Двенадцать дней назад он женился на любви всей своей жизни, студентке школы медсестер.

Обессилевшие, укачанные пассажиры продолжали разглядывать спину Зо.

— Почему он такой хороший? — спросила Сабина. Озьяс обдумал ответ под мерное движение кузова.

— Потому что ему нужно очень немногое, и он знает, что именно. Он хочет доставить тебя к доктору, — сказал он ей. — А потом найти свою жену.

— И каковы ставки? — подал голос Жонжак.

— Что за пари? — полюбопытствовал Пикан.

— Любишь держать пари? — осведомился полицейский.

— Я бы поставил на кон собственный шанс пережить эту ночь, если бы шанс этот был велик и я бы точно знал, что кто-нибудь заберет мой выигрыш.

— Держу пари, что он больше никогда не увидит жену, — сказал Жонжак.

У каждого в повозке имелось собственное мнение на этот счет. Те, кто верил в любовь, не сомневались, что Зо отыщет ее среди руин живой. Среди них были маленький мальчик Венс Ноэль и Сабина д’Айити, вот уже десять часов страдавшая от непрекращающихся схваток. Другие были уверены, что Анайя погибла и Зо найдет ее мертвой или, что куда вероятнее, не найдет вообще.

— Он будет искать ее всю оставшуюся жизнь, — заявила Франсес.

Полицейский был того же мнения.

— Я, например, знаю, что она погибла, без никаких, и готов биться об заклад с кем угодно.

Озьяс воздержался, но Пикан согласился на пари. Он кое-как сел и принял условия.

— Да. Я буду стоять на своем. Они прекрасная пара, и Зо найдет ее.

Но им не удалось поставить ни гурда.

* * *

Внезапно ниоткуда налетел ветер, и они в последний раз увидели опустошенный берег. Вдали сквозь бескрайнее марево сумерек проступали разрушенные кварталы на холмах. В низине, вплоть до самого побережья, полыхали желтые огни пожаров. Но на востоке и на севере береговая гряда, несмотря ни на что, не обрушилась в залив. Над Лафито по-прежнему высились голые черные холмы.

Зо проделал маршрут, рекомендованный Озьясом, по авеню Джона Брауна через Грос-Морн и Неретт, обогнув тридцать восемь похожих на лабиринт кварталов Дельма. Проехал мимо разрушенных посольств Панамы и Мексики, мимо развалин супермаркета «Санрайз», где заживо погребенные покупатели молили о помощи. По мере того как повозка спускалась к центру города, на прибрежную равнину, становилось все темнее, словно