Неподходящая - Юлия Резник

– Я хотела в Вишню, это самое лучшее на свете кафе! – с обезоруживающей искренностью нахваливает кондитерскую моей матери Ками. – Но Адам туда не захотел.

– Вот как? – натянуто улыбается мама, смерив меня все еще несколько ошарашенным взглядом.

– Вишня – это наше кафе, – задирает нос Ами.

– Правда? – ахает Ками. – Ты, наверное, все пирожные перепробовала, – чуть-чуть завистливо замечает она.

– Конечно. Я – главный дегустатор. Дегустатор – это тот, кто все пробует.

Я сжимаю губы, чтобы не рассмеяться. Всё происходящее так же трогательно, как и страшно.

– Что ж, не будем вас отвлекать, – замечает мама, беря Ами за ручку. Встает на цыпочки, целует меня в заросшую бородой щеку. Отстраняется, внимательно вглядываясь в глаза. И качает головой из стороны в сторону. Понять бы еще, что это значит?

– Пока, сынок. До свидания, Лейла. Ками…

– Это что, правда твоя мама? – громким шепотом интересуется Камила, когда моя мать с Аминой отходят едва ли пару шагов.

– А что? Не похоже?

– Она такая красивая!

– Твоя мама тоже красивая, – усмехаюсь я, обхватывая Лейлу за талию. Ее спина напряженная и ровная, как доска.

– Но твоя мама старая, а моя – нет.

– Ками, – наконец, отмирает Лейла. – Так нельзя говорить!

– Как?

– Вот так. Пойдемте уже сядем. Или ты передумал? – оборачивается ко мне. А я… Я – нет. Все в силе. По крайней мере, что касается ужина. Об остальном я обещаю себе подумать в другой раз.

Мы садимся, но атмосфера уже не та. Я делаю вид, что читаю меню, но в действительности просто смотрю на Лейлу. И чем дольше смотрю, тем страшнее мне становится.

– Ты в порядке? – шепчу, склоняясь ближе.

– Конечно, – поспешно заверяет она, не решаясь поднять глаза. Я киваю, хотя очевидно – не в порядке она. И я – тоже.

Ками болтает, что-то рассказывает, скользит пальцем по картинкам в детском меню. И в этом – жизнь. Спокойная, простая. Та, которую я не могу им с Лейлой дать, как бы себя ни обманывал. Не сейчас. Не при таких раскладах.

Мысленно возвращаюсь назад. К встрече с матерью, в которой невольно начинаю видеть какие-то знаки. Что если это предупреждение? Последний шанс отмотать назад и не допустить нового удара? Меня затапливает страх. Я им под завязку напитываюсь. А потом ловлю взгляд Камилы, которая смотрит на меня с каким-то детским, абсолютным доверием. И всё. Внутри все к херам ломается.

– Лейла… – начинаю сипло. – Я должен кое-что сказать.

Она резко замирает, словно что-то уже предчувствует. Медленно откладывает вилку. Как это, блядь, смешно! Буквально пять минут назад я сам едва ли не умолял ее не ломать то хрупкое, что есть между нами, а теперь… Теперь я сам выступаю в роли гребаного палача.

– Не сейчас, Адам. Пожалуйста. Давай просто поедим?

– Нет, – выдыхаю. – Лучше сейчас. Пока я не струсил.

Говорю без прикрас, как есть. Потому что я должен ей хотя бы эту честность! Лейла со страхом смотрит на меня.

– Думаю, будет лучше это все прекратить, – замечаю сипло, едва проталкивая слова сквозь плотно сжатые стенки горла. – Не потому, что я не хочу быть с тобой. А потому что слишком люблю, чтобы подвергать тебя таким испытаниям.

– Что за бред?! Ты впервые признаешься мне в любви, а потом говоришь – «я тебя бросаю»?! – Она как будто не верит своим ушам. Ее голос дрожит и срывается.

– Я хочу для тебя лучшего. Я переживаю за Ками. За мать... Я просто… – с остервенением тру лицо, наблюдая за бродящей по залу девочкой, к которой тоже успел прикипеть. – Я не потяну всех сразу.

– Но я же не прошу на мне жениться! Не прошу идти против семьи. Давай просто… Я не знаю, – Лейла в отчаянии оглядывается, – встречаться дома.

– Как думаешь, сколько мы так протянем? Когда ты себя прекратишь уважать? А я? Меня уже тошнит от собственной беспомощности!

– А меня все устраивает! – Лейла тянется ко мне через стол, почти умоляюще. – Не делай этого. Мы справимся. Слышишь? Мы вместе – и мы справимся. У меня к тебе ноль вопросов. Я знаю, что сама виновата!

– В чем? – сощуриваюсь я, чувствуя, как отчаянно начинает пульсировать в районе виска. Может быть, то же самое чувствовала моя мать перед тем, как у нее оторвался тромб. Не знаю. Наследственность в этом смысле у меня довольно херовая.

– В том, что ты не можешь быть со мной.

Я прикрываю глаза, потому что вид ее… униженной и раздавленной – совершенно непреодолимое испытание.

– В том, что я не могу быть с тобой, виноваты исключительно ебаные традиции. Если бы я был сам по себе, если бы не боялся так сильно за мать, для меня было бы честью назвать тебя своей женщиной.

Губы Лейлы дрожат. Глаза влажно блестят от слез. Она шумно сглатывает. Пробегается пальцами по волосам.

– Не надо звать. Давай я просто ей буду…

– Я не могу пропустить тебя через эту мясорубку.

Она обхватывает себя за плечи, ежась, как от холода.

– Я не хочу, – наконец, шепчет она. – Я не готова тебя отпустить. Ты лучшее, что со мной случилось…

– Я тоже не хочу, малыш. Но именно поэтому должен.

Лейла кивает. Обхватывает себя еще сильнее и начинает медленно покачиваться. Вряд ли она отдает отчет тому, что со стороны это выглядит полным безумием. Вряд ли понимает, как же я себя ненавижу за то, что до него довел.

– Ты обещал, что я никогда не пожалею, что выбрала тебя, – вдруг всхлипывает, поднимая на меня остекленевшие совершенно глаза.

– Прости меня. Пожалуйста, Лейла… Я думал, смогу…

– Ты думал, – тихонько повторяет за мной.

– Да…

– Ты ошибся. Я… жалею. Лучше бы мы никогда не встречались.

Лейла встает. Подхватывает сумку с рядом стоящего стула.

– Постой… Хотя бы поешьте…

– Нет. Ками, пойдем! Нам срочно нужно… Нужно…

Лейлу немного ведет. Я подхватываюсь – в голове флешбеки. Прошлое и настоящее сливаются, и я, потеряв всякую сцепку с реальностью, погружаюсь в кромешный ад. Ад, в котором моя мать