Неподходящая - Юлия Резник

не сулят ничего хорошего. Меня охватывает трусливое желание проигнорировать происходящее. Но звонок повторяется вновь, Ками вздрагивает. И я торопливо бегу к двери, не желая, чтобы ее разбудили.

Так спешу, что даже в глазок посмотреть забываю. А зря! На пороге стоит Адам.

Он осунулся. Как будто похудел даже. Мое глупое сердце обрывается и летит в тартарары.

– Мы можем поговорить? – спрашивает он без прелюдий.

Я молчу. Просто тупо не нахожу слов. Да-да, я не нахожу их, потому что не понимаю – разве мы еще не все сказали?! Почему бы ему теперь просто не оставить меня в покое? Это же так тяжело… Так невыносимо тяжело его видеть, вновь и вновь цепляясь за то, что уже, понятно, никогда с нами не случится.

– О чем нам разговаривать? Разве мы не все выяснили?

– Кажется, нет. Я же пообещал, что наши отношения не отразятся на твоей работе в компании. Ты мне не веришь?

В его темных маслянистых глазах мелькает что-то очень уязвимое. Его как будто даже обижает тот факт, что я могла сомневаться…

– Верю, – говорю я, откашлявшись.

– Тогда зачем эта история с больничным? Из-за отпусков и так работать некому…

Сглатываю огромный болезненный ком, распирающий горло. Не могу понять – это просто предлог, да? Вряд ли бы он так на меня смотрел, если бы переживал лишь о работе. Вряд ли бы ехал к любому другому подчиненному, чтобы выяснить что да как. Даже если бы в офисе совсем не осталось юристов.

«Так… Может быть, он тоже скучает?» – робко замечает тоненький голос внутри.

«И что?!» – кричит душа.

Я опираюсь плечом о косяк. Усмехаюсь. А когда Адам отводит взгляд, отталкиваюсь от опоры, бросая на ходу:

– Не всё в этой жизни вертится вокруг тебя, Адам. У Ками температура под сорок. Пойдем, убедишься.

Комната Ками первая по коридору. Толкаю дверь. На тумбочке – гора лекарств. Да и в воздухе ощутимо пахнет больницей.

– Как видишь, мой больничный вполне реальный. Ками болеет. И, как ты понимаешь, из-за того, что родители вычеркнули нас из жизни, мне больше не с кем ее оставить.

Скулы Байсарова трогательно темнеют, словно ему самому за себя стыдно.

– Что-нибудь серьезное? – в конце концов, говорит он и, обеспокоенно глядя на мою дочь, подходит ближе. Мне это не нравится. Потому что его неравнодушие к Ками бьет в самое уязвимое место.

– Обычный вирус. Ничего критичного.

– Раньше она не болела. Я… беспокоюсь.

– Мой испытательный срок вот-вот закончится. Я пойму, если вы решите не брать меня на постоянку.

– Я же сказал, что возьмем!

– Раньше ты вряд ли понимал, как неожиданно я могу выпасть из рабочего процесса, – устало пожимаю плечами я. – Как бы умело я ни маневрировала между работой и личным, в такие моменты я всегда буду выбирать дочь.

– Иного и быть не может. Я просто не знал, что все настолько серьезно.

– Теперь знаешь, – устало замечаю я.

Адам кивает. Переступает с ноги на ногу, прекрасно понимая, что повода оставаться у него нет. Но и не находя в себе сил уйти из дома, где мы были так счастливы.

– Выглядишь усталой, – в конце концов, замечает он.

– Неудивительно. Я мало спала.

Заставляю себя поднять взгляд. И посмотреть на него прямо. Намек на то, что я только и жду, чтобы он ушел – слишком прозрачный, чтобы его не понять. Как бы нас не тянуло друг к другу. Как бы не искрило пространство, в котором мы вновь оказались вместе. Как бы не болело внутри от мысли об одиночестве.

– Уходи, Адам. – Я первая не выдерживаю напряжения. – Я выйду на работу, как только Камила поправится.

Может, я бы добавила еще что-то. Вполне вероятно, что-то язвительное. Необъяснимо мне становилось легче, когда я причиняла боль кому-то еще… Но тут мое внимание привлекает Ками. Я оборачиваюсь и, вдруг осознав, что происходит что-то неправильное, подлетаю к ее кровати. Хватаю дочь на руки, не понимая, что делать дальше. В отчаянии оборачиваюсь к Адаму, а тот уже достаёт телефон – и у меня нет вопросов к тому, зачем он это делает.

– Это судороги. Подержи её голову, я вызову врача.

Я сдерживаюсь из последних сил, отчаянно пытаюсь припомнить порядок действий в подобного рода случаях. Эти пять минут – самые страшные в моей жизни. Мы сидим вдвоём на полу у её кровати, обнявшись. Камила то замирает, то всхлипывает, и я прижимаю её к груди, чувствуя, как у меня самой трясутся руки. К счастью, все проходит так же внезапно, как начинается.

Когда врач приезжает, Ками уже опять спит. Её осматривают. Делают ещё один укол. Оставляют рекомендации. И уходят. Опасаясь оставить дочку одну, я даже не выхожу проводить доктора. Делает это Адам. Слышу, как щелкает замок. Напрягаюсь на миг в попытке понять – ушел ли он вместе с бригадой скорой, как тут слышу шаги.

Одолевающие меня в тот момент эмоции порядком сбивают с толку. В них столько всего! В первую очередь я, наверное, рада, что не осталась одна. Это потом я возьму себя в руки, верну себе самообладание, словом, стану вновь сильной и независимой, да, а пока…

– Возьмешь ее? Я сменю постельное – оно все мокрое.

– Я сама справлюсь, – хмурюсь, тем не менее подхватывая дочь с кровати, как Адам и просил. Он ловко снимает наволочку, не сводя с меня тяжелого взгляда:

– Знаю.

Ну и что делать? Дальше с ним спорить? Глупо. Тем более что на это совершенно нет сил. Покачивая Ками на руках, я едва заставляю себя держать глаза открытыми.

– Я перестелил. Можете ложиться.

– Нет, я так усну…

– Поверь, тебе это совершенно не помешает.

Адам проходится по моему лицу полным беспокойства взглядом. Зря он так… Чертовски зря. Это сейчас у меня нет сил, чтобы все как-то осмыслить, а когда Ками поправится, я же… буду страдать этой фигней снова и снова! Сначала предаваясь несбыточным надеждам, а потом за них же себя сжирая. Потому что нельзя быть такой дурой!

– Нет. Вдруг ей снова станет плохо?

– Я буду рядом.

– Ни в коем случае.

– Почему?

На самом деле этот спор совершенно бессмысленный, потому что я уже, блин, засыпаю. За окном моросит дождь, и хоть утро в самом разгаре,