Любовь моя, Анайя - Ксандер Миллер

Архиепископ Порт-о-Пренса погиб на балконе папской нунциатуры.

Глава Миссии ООН по стабилизации в Гаити[111] погиб в своем кабинете в отеле «Кристофер».

Надин Тессьер, одетая в школьную форму и евшая маниоковый пирог с арахисовым маслом, погибла на кухне своей квартиры на улице Монсеньора Гийу.

На терминале Варрё, когда кран «Панамакс» опрокинулся на трансформаторы, в нефтяном перевалочном хранилище, примыкавшем к электростанции, воспламенились сто тонн сырой нефти. Пламя горело жарче и ярче звезд. Студенты вечерних отделений на холмах подбегали к окнам и умирали, пытаясь что-нибудь разглядеть.

Десятиэтажное здание «Телеко» раскололось посередине и невозмутимо рухнуло у залива.

Было повреждено здание федеральной тюрьмы, и четыре тысячи самых опасных преступников в стране устремились наружу, вознося хвалы Господу за освобождение.

Это продолжалось тридцать восемь секунд. А потом все стихло. Солнце было в соли, и соль была в море. Померанцы дрожали посреди листвы.

* * *

Озьяс рухнул на грядку с мексиканским огурцом. Он вскрикнул и приложил ухо к земле, словно прислушивался, не появятся ли всходы. У Зо страшно закружилась голова, небо и море поменялись местами, и он дважды упал, выходя с биноклем из дома Озьяса.

— Что там? — спросил старик. — Что ты видишь?

Над заливом поднималась мелкая пыль и, мерцая, висела в предвечернем свете, такая густая, что заволокла всю нижнюю часть города. В дыму Зо разглядел покосившийся шпиль собора, а за ним — страшный нефтяной пожар на побережье.

— Ki sa w gade?[112] — взмолился Озьяс.

Облако пыли сместилось, открыв вид на Национальный дворец. Огромный купол президентской резиденции обрушился на нижерасположенные помещения. Проследовав взглядом по улице Монсеньора Гийу на запад от правительственной площади, Зо сумел отыскать медицинский городок, но не смог рассмотреть в густой пыли школу медсестер. Он попробовал найти ее с другой стороны, проследив улицу Освальда Дюрана до перекрестка с Гийу, но там, где должна была находиться школа, под пеленой дыма мелькали лишь развалины. Крыша, наклонившаяся вперед, резко уходила вверх, к горизонту. Сигарета выпала изо рта Зо, но когда он наклонился, чтобы поднять ее, то уже забыл, что искал.

— Тебя убьет то, что ты любишь, — заметил Озьяс. — Эти сигареты, которые ты куришь. Или море в солнечный день.

Зо зашнуровал рабочие ботинки.

— Мне пятьдесят семь лет, — сказал Озьяс, с трудом поднимаясь при помощи костыля, — и я никогда не видел катастрофы, подобной этой. Если ты сейчас спустишься туда, в этот ад, один, — он, словно против воли, окинул взглядом примыкавшую к горам долину внизу, — то никогда уже не вернешься.

Зо застегнул болтавшуюся лямку комбинезона и оставил удрученного старика одного в огороде.

— По дорогам сейчас не пройти! — крикнул ему в спину Озьяс. — Ты меня слышишь?

Зо вошел в хижину. Внутри было темно и невыносимо тяжело, потому что здесь витал аромат Анайи. Ее белье было сложено на стуле. Он оглядел убогий приют своего недолговечного, невероятного счастья. Скудная утварь, бразильская лопата, продавленная кровать, на которой он любил Анайю так, словно знал, что конец близок. Зо вытащил из-под матраса свои сбережения, взял лежавшую в углу лопату и вышел под опрокинувшееся предвечернее небо.

Его тележка стояла на лужайке между дорогой и домом. Зо бросил лопату к прочим необходимым вещам — банке смазки, домкрату, куску брезента и веревке — и без дальнейших церемоний впрягся в бруэт. Зажал оглобли под мышками, приподнял кузов и выехал на дорогу.

Начав возить бруэт, Зо сразу же выработал собственный уникальный стиль. В основе его были шаг средней длины и твердая, но притом столь изящная и легкая поступь, что Озьяс обожал наблюдать за тем, как работает парень. «Посмотрите, какая тяга! — восхищался он. — Какой полет!» Зо сохранял точно выверенное положение тела, плавно подстраиваясь под меняющийся уклон дороги. На ровной местности держался почти перпендикулярно, идя в гору или с горы, наклонялся соответственно вперед или назад, стараясь беречь колени, которые, по словам Озьяса, всегда страдали первыми, а восстанавливались последними. И даже теперь, когда наступил конец света и это уже не имело никакого значения, Зо демонстрировал великолепную точность движений и стиль.

Половина обитателей Мон-Нуа находилась на улице. Мадам Зюлю выскочила из дома в ночной рубашке, зовя внучку. Женника Пьер и пятеро ее детей наблюдали за происходящим с крыльца, недвижные, словно соляные столпы, а позади них дымился их рухнувший дом. Марвине, молодой парень, торговавший всякого рода осветительными приборами, остановил Зо и снабдил его фонариком на батарейках, пучком свечей и тремя спичечными коробка́ми. Аптекарь из «Лаборатуар иммакюле» дал дюжину бинтов, набор для наложения швов и пузырек йода. Даже жалкий местный пьянчужка, ни с кем никогда не делившийся выпивкой, сунул Зо бутылку однозвездочного рома «Бакара», буркнув: «Пригодится».

К тому времени как Зо взял курс на столицу, чтобы найти жену, у него в запасе имелись банка леденцов и жевательной резинки, которые продаются на каждом углу за гурд, два ведра питьевой воды с крышками, кусок мыла «Фитсо», пробник духов и добрые напутствия всех жителей Мон-Нуа.

Первый, кого встретил Зо, оказавшись на петьонвильской равнине, оказался последним, кого он оставил на Черной горе. Дядюшка Озьяс уже стоял в конце Кенскофф-роуд, отдуваясь в белый носовой платок и поглаживая царапину на левой щеке. Старик спустился со склона на одной ноге и костыле, коротким, но опасным путем через заросли кустарника. Одежда его была порвана, в волосах застряли листья.

— Эй, бруэтье! — крикнул он, завидев Зо, словно обычный пассажир на пыльной обочине. — Бруэтье!

Зо на ходу покосился на старика.

— У тебя такой вид, будто ты свалился с косогора, — заметил он.

— Подыми спину, — велел Озьяс. — Ты чересчур низко пригнулся к земле.

— Ты проделал такой путь, чтобы поучить меня работать?

— Я проработал в этих местах тридцать лет, — сказал Озьяс, ковыляя за тележкой. — Так ты никогда не доберешься до Канапе-Вер.

— А кто говорил про Канапе-Вер?

— Это единственная дорога в город.

— Если хочешь со мной, садись в мою тележку и не проси меня остановиться, — сказал Зо.

— В твою тележку? — усмехнулся Озьяс.

— Это ведь я на ней работаю, — отозвался Зо. — Сдается мне, она поедет туда, куда отправлюсь я.

Озьяс положил руку на тележку.

— Если я что и знаю в этом мире, так это дороги Потопренса. Через Дельма будет не пройти, я увидел это еще из дома.

— Я не пойду через Дельма.