Клетка бесприютности - Саша Мельцер

кашей. Вадик сидел, обхватив пальчиками керамический, с отколотой эмалью стакан, наполненный водой.

– А Вадик уже поел?

– А Вадик не будет есть, – внезапно бросил отец, опустив ложку в тарелку. – Пока его дражайший папаша не начнет деньги в семью приносить.

Оторопев, я даже замолчал на секунду. Вадик сглотнул.

– Он ужинал? – я впился взглядом в мать. – Я спрашиваю, ужинал он или нет?!

– Нет, – она явно с усилием выдавливала слова. – Перекусил бутербродом и…

– Вы совсем охерели? – я подошел к кастрюле и достал тарелку с полки. – Ребенка голодом решили заморить? В своем уме-то?! Или совсем пропили?!

Отец на удивление оказался ловчее. Пока я тянулся за поварешкой, он с грохотом захлопнул алюминиевую крышку кастрюли, помешав наложить кашу. Я сжал руку в кулак, прицеливаясь, куда бы ударить, чтоб побольнее.

– Кто не приносит деньги, тот не ест, – его рот перекосило до мельком обнажившихся желтых зубов. – И дети его – тоже не едят.

Через плечо отца я смотрел на мать, которая не делала ничего. Она не покормила внука вечером, оставив того голодным по указке проклятого самодура, не вступилась сейчас, чтобы положить хотя бы половник безвкусной перловки.

– Я вас ненавижу, – угрожающе тихо прошептал я. – Обоих. Чтоб вы сдохли.

Швырнув половник в раковину, я бросился в коридор. Достал из сумки последние пятьсот рублей, оставшиеся с подарка Лу и стипендии, вытряс из кармана мелочь и пару жетонов метро. В комнате вытащил небольшую заначку из томика Курта Воннегута, сложил все вместе и вернулся на кухню. Швырнул в лицо – не отцу, матери, – все купюры. Мелочь – на стол.

– Хватит Вадиму на тарелку перловки? – поинтересовался сухо, еле сдерживаясь, чтобы не перевернуть стол. – Мне не надо. На себя не заработал.

Вадик сжался весь, мне казалось, что еще немного, и он юркнет под стол, лишь бы спрятаться и найти пусть и хлипкое, но укрытие. Отец поставил перед ним тарелку перловки, но сын взял ложку так, будто совсем не был голоден, с опаской смотря то на меня, то на родителей. Но все-таки попробовал, поморщился – наверняка гадость жуткая. Я налил себе стакан воды и залпом выпил, чтобы утолить голод и насытить урчащий желудок.

Сын перловку не доел, и я забрал тарелку в комнату, бросив походя, что рассчитался за нее сполна. Жадно доев оставшиеся три ложки, я отставил ее на подоконник и мертвым телом упал на кровать. Ноги отказывали от усталости, позвоночник в пояснице ломило. Вадя тихонько сел рядом. Я ощутил маленькую ладошку на плече.

– У меня есть копилка, – шепотом рассказал Вадик. – Там хватит на несколько обедов. Давай, когда ты поспишь, мы пойдем к метро и что-нибудь купим? Беляш или чебурек.

– Давай, Вадь, – от усталости я готов был согласиться на все. – Спасибо.

Я, засыпая, думал о сочном чебуреке и о том, где же побыстрее достать денег.

***

Уже смеркалось, когда я проснулся и расходился после дежурства и мы с Вадиком вышли к метро. Ларек, где продавались чебуреки, работал до восьми, и мы успели почти перед самым закрытием. Чебуреки уже остыли, но все равно были вкусными. Вадя выложил сто сорок рублей – по семьдесят за каждый – из копилки и с удовлетворенной гордостью протянул его мне.

– Приятного аппетита.

Мы уселись на перила, отгораживавшие тротуар от газона, неподалеку от ларька и метро. Вадик весь обляпался, я вытер его салфеткой, чтобы убрать хотя бы часть жира и потом отстирать футболочку на руках. Но новую все равно не купить, поэтому иногда сын ходил в застиранном, с пятнами и рваном. Он говорил, что смеялись в школе.

– Игорь? – я поднял взгляд, замерев с куском чебурека во рту. Напротив, надменно возвышаясь, стояла Николь. Кудрявые темные волосы, собранные в высокий хвост, лежали на плечах, а на открытых ключицах, намазанных мелкими блестками, играло солнце. И как ей не холодно? Погода в начале июня радовала, но не настолько.

– Привет, Николь, – я, прожевав, попытался улыбнуться. – Как дела?

– С работы еду, – она улыбнулась и, предвещая дальнейшие вопросы, добавила: – У меня ученик недалеко живет. Совмещаю с учебой. А ты как тут…

– Вон мой дом, – я махнул в сторону панелек. – Мы тут живем. Это Вадик, ты, наверное, о нем слышала.

Она молча кивнула, осмотрела нас от макушки и до стоптанных кроссовок. Мгновенно стало неловко. Вадик даже с перил сполз и застегнул куртку, пряча жирное пятно на футболке.

– Раз уж мы встретились, поговорим?

Мне не хотелось с ней вступать в диалог. Я знал, что она скажет. То, что говорили все вокруг: молчаливо доносила Наталья Петровна, открыто сказал Антон Павлович, не скрывала своих громких мыслей и Николь. Поднявшись с перил, я выкинул салфетку от чебурека в ближайшую урну и попросил Вадика подождать. Мы пошли в сторону метро, я надеялся, что, когда мы дойдем до станции, Николь избавит меня от своего присутствия.

– Николь…

– Просто Ники, – поправила она, дернув плечиком, с которого спала расстегнутая джинсовка, и стали видны не только ключицы. – Лу по тебе с ума сходит, это не секрет. Но мы все переживаем за нее, Игорь.

– Знаю все твои слова наперед, – перебил я. – Не богат, не знаменит и не престижен. Что там еще в песне было?

– Не ерничай, – одернула она. – Дело даже не в том, что ты бедный. Ты… сумасбродный, Игорь. Помешанный на своей работе. У тебя есть ребенок. Ты ни черта не зарабатываешь, не хочешь уходить в частную клинику.

– Мы собрались пожениться… Она согласилась.

– Классно. А свадьбу вы на что играть будете? С шеи своих предков переедешь на шею ее родителей?

Захотелось вцепиться ей в шею и сломать блестящую ключицу. Побольнее, до птичьего визга. Запихнув руки в карманы поглубже, чтобы подавить внезапный прилив агрессии, я шумно выдохнул. Николь продолжала говорить, что мне нечего дать Лу.

– Я могу дать ей любовь. Столько, блядь, любви, сколько не даст ни один из тех, кого выберет ей папаша, – внезапно ощетинился я. – А ты все деньгами меряешь. Одни баксы и нули в глазах. Смотреть противно.

– Удобно обвинять меня в меркантильности и не иметь ничего за душой. Просто других аргументов нет, да?

– Чего ты хочешь?

– Честно? Чтобы ты оставил ее в покое. Дал возможность нормально учиться. Ты же не знаешь, что