Клетка бесприютности - Саша Мельцер

щеке и выступающие скулы —проглядывались. Все остальное – материнское, и форма губ, и носа.

– Наталья Петровна, – ее мама тоже протянула мне ладонь, три кольца украшали ее пальцы, – приятно познакомиться, дорогой. Проходи за стол.

Я не знал, когда успел стать ей дорогим, но это все равно заставило меня внутри потеплеть, успокоиться и хотя бы постараться выдохнуть. Воздух в грудной клетке застрял непроталкиваемым комом. Лу слабо дернула меня за рукав, приглашая за стол. Я сел рядом с ней, чувствуя колючий взгляд Антона Павловича и мягкий Натальи Петровны.

Стол ломился от разных блюд – и тарталетки, и бутерброды, и салаты, в духовке шкварчало горячее. Непривычный «Цезарь» вместо родного винегрета, красная икра в тарталетках вместо сыра с чесноком. Во рту собралась слюна, я нервно сглотнул. Захотелось курить, но подскакивать так сразу, даже не выпив бокала шампанского, казалось неприличным. Антон Павлович как раз открыл бутылку и разлил игристое по дорогим, наверняка хрустальным фужерам.

– За знакомство, – предложила Наталья Петровна, подняв свой бокал первой. – Много о тебе слышали, Игорь.

– Почти два года прошло, – хмыкнул Антон Палыч, – наконец, соизволил.

– Антоша, – мать Лу мягко погладила его по руке. – Всякое бывает. Главное, что сейчас знакомство случилось. Выпьем.

Она осушила бокал почти до дна, Лу – наполовину, а я еле пригубил, боясь, что игристое с пузырьками или застрянет в горле и не даст связать двух слов, или остро ударит в голову. Пусть я и не пьянел обычно, но организм требовал заглушить стресс.

Тарелка быстро наполнилась всем: я не успел опомниться, а Лу уже положила всего – и бутерброды, и салаты, и тарталетки, и даже побежала за горячим, будто боясь, что мы не наедимся таким количеством закусок. Мы дома и на Новый год не готовили столько. А здесь – пир на весь мир, как в русских народных сказках, которые обожал Вадик. Он иногда спрашивал, как это, на весь мир. «Вот так», – подумал я.

– Кто ты, Игорь?

Такой вопрос в лоб сбил меня с толку.

– Врач, – ответил я первое, что пришло в голову. – Неотложная хирургия. Анестезиолог-реаниматолог, в июле заканчиваю ординатуру.

– Это нам Лукерья рассказывала, благородная профессия, – Наталья Петровна одобрительно улыбнулась. – Врачей в нашей семье еще не было.

На скулах Антона Палыча от формулировки «в нашей семье» заиграли желваки. Я знал, что плохой кандидат и на роль зятя, и на роль хорошего мужа, кастинг почти провалил, но еще теплилась надежда, что получится все исправить. Я взял нож в правую руку, вилку – в левую, чинно отрезал кусок запеканки и отправил в рот, до последнего держась с достоинством.

– Кто твои родители?

– У папы своя автомастерская, мама работает у него бухгалтером. Сыну десять лет, – суховато прибавил я, с мстительным, мрачным удовлетворением замечая, как меняются их лица. И если Наталья Петровна старалась остаться деланно-дружелюбной, то Антон Палыч жестко смял в пальцах салфетку.

– Я же вам говорила! – воскликнула Лу. – Ну и что, что ребенок? Подумаешь. Вадик чудесный мальчик. Тоже вас с ним как-нибудь познакомлю.

Лу не замечала – или не хотела замечать – как изменилась обстановка. Даже теплое позднемартовское солнце не грело сквозь большие окна почти до самого пола, проходило по касательной мимо стола, лаская лучами кого угодно, но только не нас.

– А что с его матерью?

– Ушла, – я пожал плечами, все-таки щедро глотнув шампанского. – Не появляется. Жизнь Вадика, и уж тем более моя, ей мало интересна. С вашего позволения, пойду покурю.

Наталья Петровна поднялась вместе со мной и протянула заранее приготовленную пепельницу. Она стояла на подоконнике, словно дожидаясь своего часа, и, взяв стеклянную тару, я вышел во двор, доставая потертую пачку. Уши горели – по примете то ли от стыда, то ли от того, что в гостиной мне во всю перемывали кости. Интересно, горели ли уши у Вадика?

Я выкурил почти половину сигареты, когда дверь открылась. Накинув на плечо куртку, во двор вышел Антон Палыч. Он не курил, просто смотрел на то, как я делал затяжки и стряхивал пепел на уже грязное стеклянное дно.

– Лу любит тебя, и я не буду вам мешать, – просто сказал он, хотя я ожидал услышать другое. – Но просто подумай, что ты можешь дать девочке, привыкшей отдыхать два раза в год за границей и тратящей в месяц среднюю зарплату мелкого чиновника.

– Я разберусь, – пообещал, – что-нибудь придумаю. В июле зарплата станет больше.

– Все в твоих руках, – Антон Палыч пожал плечами. – Пойдем, горячее стынет. Девчонки старались.

Затушив окурок о пепельницу, я оставил ее прямо на крыльце и зашел снова в дом. Теплый дом, где я никогда не почувствую себя своим. А есть ли вообще такое место на земле, которое я мог назвать домом?

глава десять: решение всех проблем

Смены в больнице всегда были непростыми, зачастую – изматывающими, но в последнее время особенно. Толпы пациентов в неотложке, постоянные визги сирен скорой помощи и претензии родственников уже даже снились, и душными ночами не было отдыха. Еле уловимая прохлада, доносившаяся из приоткрытой форточки, сопящий на соседней маленькой кровати Вадик, терпеливое, монотонное ожидание следующего рабочего дня – все выводило из себя, и я курил прямо в комнате, а потом нервно собирался и бежал на дежурство. Рабочий график составлялся словно забывшими о человеческой потребности в отдыхе людьми, иногда я оставался и на двое суток, урывками дремал в ординаторской и прятался от медсестер, норовивших загрузить меня сполна.

Поднимаясь по лестнице после суточного дежурства, я держался за перила покрепче, боясь, что от усталости поведет, а падать спиной на ступеньки – больно и чревато последствиями. В подъезде стояла тишина, только шаркающие шаги эхом отдавались от стен и разносились по всей лестнице. Кое-как дойдя до второго этажа, я перевел дыхание и достал из рюкзака ключи. В квартире было подозрительно тихо. В субботу, в десять утра обычно все завтракали, разговаривали, отец собирался на работу. Из кухни доносился только еле уловимый скрежет ложек о тарелки.

– Кто-то умер? – вместо приветствия бросил я. Отец запихнул в рот ложку, полную перловки. Мать не ела, мрачно застыв перед