Босс для Белоснежки (СИ) - Амурская Алёна

Что ж… это, по крайней мере, честно.

Вскоре к нам в дом забегает раскрасневшаяся с утренней осенней прохлады Машка, моя сестренка. С порога стаскивает сапоги, шмыгает носом.

— Ну и кавардак у вас с утра, — ворчит она, споткнувшись о машинку, которую дети бросили в прихожей. — Так… я только позавтракаю с вами и побегу Павлика в садик отведу, а потом сразу на рынок. Зелень твоя разлетается на ура, теплица себя полностью оправдала.

Мы садимся за стол. Женька с надеждой спрашивает, успеет ли тетя Маша вечером заняться с ним математикой. Павлик увлечённо уплетает кашу, каждые пару секунд заглядывая под стол: проверяет, не сбежал ли котёнок…

А я, помешивая ложкой чай, вдруг снова возвращаюсь мыслями к Батянину.

Он снился мне сегодня под утро. В виде тихого загадочного воспоминания, повторяющего нашу встречу в его кабинете.

И надо же… ведь совсем недавно он был для меня почти мифической фигурой из другой вселенной. Недосягаемый генеральный директор, чужой и властный, с которым у нас никогда не должно было быть ни одной общей точки…

А теперь его имя будто тихим эхом стучит где-то внутри, вмешиваясь даже в эти утренние хлопоты с детьми. Я отмахиваюсь мысленно — ну не место ему здесь, в моей тесной старенькой кухне, среди кружек, детей и котёнка, в конце-то концов!..

Но это странное тихое чувство всё равно остаётся в моем сердце. Как будто он незримо присутствует рядом и наблюдает.

— Лиз, ты там спишь, что ли? — Машка привычно догребает с Павликовой тарелки оставшуюся ложку каши, которую он не съел, чтобы “не пропадало”. — Мне тут детей твоих собирать, а ты сидишь в мечтах как героиня сериала. Давай шевелись, жизнь сама себя не проживёт!

Я вздрагиваю и возвращаюсь в реальность с виноватой улыбкой.

Потом всё резко стихает. Женька уходит в школу, Павлик с Машей отправляются в садик и на рынок, а я в доме остаюсь одна.

Дом наполняется маленьким тёплым чудом долгожданной тишины. Котёнок забирается дрыхнуть после плотного завтрака обратно в коробку, а я мою посуду и собираю в стопку детские вещи, мысленно прикидывая список дел на вторую половину дня…

И именно в этот момент кто-то стучит в калитку снаружи и зовет:

— Эй! Есть кто дома? Вам посылка с заказом пришла!

Тонкий унылый голос кажется мне неуловимо знакомым. Он безумно напоминает мне… девушку, да, ту девушку, что пару лет назад снимала у меня в коммуналке койко-место некоторое время. А потом вдруг исчезла без объяснений. Как же её звали… Яна вроде…

Я накидываю плащ поверх халата и спешу выйти.

За дождевой пеленой стоит худой низкорослый человек в тёмном дождевике. Гриша, почуяв чужого, шипит на пол-улицы. Курьер вздрагивает, но стоит смирно. Хороший, не бросает коробку и не орёт “уберите птицу”.

— Гриша, а ну-ка цыц! — строго одергиваю его на ходу и открываю ворота. — Ух я тебе щас! Не пугай мне тут людей…

Смотрю на этого курьера и теряюсь в догадках, почудилось мне что-то знакомое или нет. Так сходу не понять, кто он — парень или девушка. Просто безликий курьер в одежде-унисекс, каких в нашем городе сотни. В руках держит коробку, обмотанную скотчем, на уголке проступает надпись “миксер”.

— Простите… — говорю осторожно. — Кажется, я приняла вас за другого человека. Услышала голос и…

Курьер молчит, стараясь избежать моего взгляда. И меня вдруг прямо-таки торкает узнаванием от его манеры держать голову.

Я делаю шаг ближе к калитке, и курьер моментально пятится.

Ну ещё бы. Если это она… если это Яна, то ей сейчас меньше всего нужно, чтобы я лезла в её жизнь со своими грязными сапогами. Но я всё равно таращусь на нее в пристальным вниманием. И вот ведь напасть: глаза вдруг сами узнают знакомо-упрямые очертания подбородка, которые я помню по коммуналке.

Сама себе не веря, выхожу из калитки, прикидывая, как бы случайно заглянуть под его капюшон. Но он (или она?) почти на автомате выставляет посылку между нами, словно щит. Я рассеянно бросаю взгляд на этикетку.

— А… миксер. Спасибо. Мне где-нибудь надо расписаться?..

Он кивает и лезет в рюкзак за накладной.

И тут я совсем уж бесстыдно подныриваю под капюшон. Ну простите. Я должна убедиться. И убеждаюсь. Это знакомое лицо с большими темными глазами, как у оленёнка Бэмби, ни с кем не перепутаешь.

— Яна! Я так и знала, что это ты!.. [**]

[*] Дети вспоминают период жизни, соответствующий истории Лизы в год расставания с мужем, сразу после развода; по времени соответствует истории "Босс для Несмеяны" (главы 8–9).

[**] Этот эпизод от лица Яны можно вспомнить в истории "Несмеяна для босса" (главы 2–3).

Глава 20. Беглянка

Я ещё чувствую на ладонях мокрый холод от дождя и гладкую поверхность скотча на коробке, когда мне отвечает не моя девочка из коммуналки, не та, что сидела по ночам на кухне и молчала, глядя в окно, а ее измененно-низкий, странно чужой голос. Угрюмый и настороженный, как фальшивая нота в песне.

— Тише! — шикает она. — Никакой Яны больше нет, забудь о ней. Пожалуйста!

Она определенно чего-то боится. И кажется, я даже знаю, чего именно. Я приглушаю голос: уличный воздух расплющивает звуки, и всё равно кажется, что нас слышит весь проулок.

— Почему? — губы у меня сухие, слова выходят шёпотом сами собой. — Это из-за того здоровенного мрачного мужика, который к нам однажды в гости приходил? Твоего начальника?

…Это было спустя, наверное, неделю после того, как Яна исчезла — тихо, как кошка с подоконника.

В то время после развода я металась, как белка в колесе, между детьми, рынком, коммуналкой и этим полуразобранным домом. И мне всё казалось, что бегаю я по мосткам над водой. Стоит оступиться, утону без шума. И тут — стук в дверь. Не такой, как у соседей: не торопливый, не нервный. Дважды — будто перед фактом поставил, что пришёл; а третий у него вообще прозвучал как точка.

Я открыла и увидела его.

Высокий, мрачный, в темном пальто, а взгляд спокойный, как лезвие ножа в магазине: лежит себе на прилавке, никого не режет… пока не возьмут. Я до сих пор помню, как ладони тогда вспотели. Рядом с ним позвоночник сам тянулся «по струнке», сухость моментально проступала в горле, как от мороза. Когда мужчина такого гнетуще-равнодушного типа смотрит на тебя, ты волей-неволей чувствуешь себя маленькой и ничтожной.

Он не хмурился, не повышал голоса. Просто смотрел, и от этого мне было не по себе. Я тогда ещё подвинула ему стул — глупость: как будто у меня могли быть стулья, на которых такие люди сидят. Он не обращал внимания на мою суету и стоял. А потом, когда я чай ему предложила по привычке быть вежливой, он равнодушно сказал: «Не заморачивайтесь формальностями, Лиза. Где Яна?»

И вот это его «Лиза» прозвучало так, будто он знает обо мне уже всё. Досконально. Как будто держит в руках подробное досье с моей фамилией, моими ежедневными маршрутами и пометкой, сколько денег у меня в кошельке.

Короленко спрашивал чётко: с кем она общалась, куда ходила, не замечала ли я, что кто-то интересовался её делами. А потом совершенно без выражения поинтересовался, не знакома ли я с кем-то по фамилии Мрачко.

Фамилия показалась мне смешной, как прозвище из двора, я даже чуть не фыркнула. Зато ему смешно не было. Он смотрел так тяжело, что я моментально посерьезнела и старательно перебрала в голове всех случайных знакомых. Но Мрачко у нас точно не было.

В итоге я растерянно пожала плечами, а он поднялся и напомнил ещё раз: «Это не ваша забота, в любом случае. Забудьте обо всем.»

И всё.

С той встречи у меня осталась странная, тяжелая уверенность: он не просто «начальник», не просто «мужик с каменной мордой». В том, как он спрашивал, была не работа, а какая-то личная боль, которой он не позволял выйти ни на миллиметр. И от этого становилось ещё страшнее. Я закрыла за ним дверь, а потом долго сидела на табурете, гадая, что произошло с Яной, и вздыхала.