Очаровательный повеса - Элизабет Хойт

Не знаю. Мы, мужчины, очень примитивные существа: путаем злость, агрессию и страсть и обращаем все это на женщину, которая находится рядом.

Эва молча кивнула.

– Но это вовсе не значит… – Он машинально протянул к ней руку, но тут же отдернул.

Эва с сожалением заметила, что он не может просто дотронуться до нее, как до любой другой женщины, а он отвел глаза.

– Я никогда не причиню тебе боли, Эва: ни тебе, ни любой другой женщине.

– Я знаю, – прошептала она, глядя на его руку, которая мгновение назад была протянута к ней, а теперь лежала у него на колене: большая, мужская, с царапинами на загорелой коже, – и вдруг почувствовала такую тоску, что захотелось плакать. – Я знаю, но это неважно. Хотел ты причинить мне боль или нет, хороший ты или плохой, я не смогу вынести близости мужчины, и это невозможно излечить.

Выражение его лица осталось прежним, но Эва видела, как рука, лежавшая на колене, сжалась в кулак так сильно, что побелели костяшки пальцев.

– Я больше не прикоснусь к тебе без разрешения, обещаю.

Она вскинула брови и резко заявила:

– Моего разрешения не будет. Никогда.

Аса кивнул, до странности официально, словно ему бросили перчатку.

– А также не стану обнимать и тем более целовать, если ты сама этого не захочешь.

Эва нахмурилась, пожала плечами и принялась за свое любимое блюдо – тушеный чернослив.

Тесс всегда добавляла туда бренди, и, почувствовав характерный привкус на языке, Эва с удовольствием съела все до последней ягоды.

Мистер Мейкпис терпеливо дождался, когда она закончит, и заговорил:

– Жан-Мари сказал, что я могу спросить у тебя, какова причина твоих страхов.

Эва всполошилась, и Аса поспешил ее успокоить:

– Будет лучше, если ты сама расскажешь, если захочешь. Я не буду тебя торопить.

– Спасибо.

Неожиданно Эва почувствовала себя лучше. Она может ничего не говорить и продолжать делать вид, что с ней все в порядке. Ему вовсе не обязательно знать, что случилось, к тому же это уже не имеет значения. Она живет так уже десять лет, и проживет до самой смерти.

Эва поставила на поднос пустую чашку и сложила руки на коленях.

– Как чувствуют себя пострадавшие девушки?

Аса, похоже, тоже обрадовался смене темы разговора.

– У Полли и Сары всего по несколько шишек – крепкие у них головы. Доктор сказал, что пару дней отдохнут – и будут как новенькие. Что касается Деборы, я организовал отправку ее тела домой и передал приличную сумму для пристойных похорон.

Эва кивнула.

– А как же Полли и Сара справятся одни?

– Я нанял для них сиделку. – Уголок его рта дернулся. – Разумеется, на деньги Монтгомери. Похороны Деборы – тоже за его счет. Как ты думаешь, он не будет против?

– Вот уж не знаю… – вздохнула Эва. – Но поскольку он поручил управление финансами мне, я вправе расходовать их так, как считаю нужным. Полли и Сара не получили бы ранения, и Дебора была бы жива, если бы не танцевали на этой сцене.

– Совершенно верно! – улыбнулся Аса, и Эва почувствовала себя на вершине блаженства.

Похоже, этот ужасный человек все знал и понимал. Откинувшись на спинку дивана и устроившись в самой удобной позе, как сытый лев, он спросил:

– У тебя альбом с собой?

– Конечно, – ответила Эва, немного удивившись. – А что?

– Раз уж я все равно здесь, мог бы и попозировать.

Она хотела было выпалить полдюжины возражений, но передумала: дело в том, что ей хотелось его рисовать.

Кроме того, это было ее условие, разве нет?

Эва встала, подошла к столу, взяла альбом и карандаш и вернулась к своему стулу, но остановилась, увидев, что мистер Мейкпис развязывает галстук.

Заметив недоумение в ее зеленых глазах, Аса с улыбкой сказал:

– Я помню: ты намерена рисовать меня в одежде, – но ведь можно попробовать что-нибудь новенькое.

Эва сглотнула, не в силах оторвать глаз от его пальцев, возившихся с галстуком.

– Что, например?

Аса пожал плечами.

– Понятия не имею. Я остановлюсь, когда ты скажешь, идет?

Она нервно кивнула.

– Эва?

Услышав свое имя, слетевшее с его уст, она подняла глаза.

– Да? Ты хотела сказать «да»? Так скажи это.

Хотела ли она этого? Да, она наедине с этим мужчиной, но он расположился на диване, по другую сторону от стола, и обещал не прикасаться к ней. И да, она очень хотела увидеть, что скрывается у него под одеждой.

– Да…

Аса удовлетворенно вздохнул и снял наконец галстук, обнажив мощную загорелую шею.

Эва села, прижав альбом к груди, а он вопросительно поднял бровь и взялся за пуговицы жилета.

– Пожалуйста, – пробормотала Эва.

С его губ не сходила довольная улыбка, когда он расстегнул одну, потом взялся за вторую. Сюртук он не снял, как будто знал, что это будет уже слишком. Покончив с пуговицами жилета, он развел его полы в стороны, продемонстрировав рубашку, мятую и грязную после дневных приключений.

Аса взглянул на хозяйку гостиной с некоторым вызовом, и Эва решила, что она не трусиха… в душе, в самой ее глубине, поэтому твердо проговорила:

– Да, ее можно расстегнуть.

Аса ухмыльнулся, явно довольный, и его крупные пальцы с мучительной медлительностью принялись проталкивать маленькие пуговички через крошечные петли. В конце концов, он добрался до последней пуговицы и, внимательно наблюдая за Эвой, развел полы рубашки, обнажив изрядную часть загорелой груди, покрытой темными волосками. Но этого было мало: она не видела соски, живот, – хотя и то, что открылось взору, было великолепно: впадинка у основания горла, напряженные мышцы шеи, крупные ключицы, исчезающие под рубашкой.

Она еще никогда не видела так много мужского тела, и ей следует бояться: мужчина наедине с ней в ее комнате, сидит на ее диване, расстегнув рубашку, – но ей почему-то не было страшно, вот что удивительно. Она не боялась этого мужчину, нисколечко, и осознание этого осветило ее лицо улыбкой.

Аса поймал ее взгляд и кивнул, не посчитав нужным что-то говорить, но его губы тоже улыбались.

Эва открыла альбом и приступила к работе. Рисование всегда доставляло ей удовольствие и, главное, успокаивало. В комнате стояла полная тишина, слышен был только скрип карандаша по бумаге. Мистер Мейкпис не шевелился. Ему, казалось, нравилось просто сидеть и смотреть, как она на него смотрит.

Эва продолжала рисовать, пока настенные часы не пробили десять.

Мистер Мейкпис встал, потянулся и, сладко зевнув, словно только что проснулся, принялся застегивать рубашку:

– Пожалуй, мне пора.

Эва прикусила губу с явным сожалением, но закрыла альбом и тоже встала.

– Спасибо, мистер Мейкпис.

Он перестал