Долина смерти (ЛП) - Халле Карина

Он входит, прежде чем Дженсен успевает его пригласить, двигаясь с кошачьей грацией.

— Конечно, — говорит Дженсен, отступая, но держа топор наготове. — Где твои родители? Как тебя зовут?

— Они ждут, — говорит мальчик, методично осматривая нашу хижину, взгляд задерживается на окнах, двери, словно он запоминает пути отступления. Его глаза, наконец, останавливаются на неподвижном теле Элая, он хмурится, глядя на него. — Дома. Меня зовут Нэйт. Это ваш друг?

— Да, он спит, — говорю я. Приседаю рядом с Нэйтом, с легкостью вживаясь в роль агента. Слишком большой легкостью. — Ты сказал, твои родители дома? Где этот дом? Как ты здесь оказался? — мне удается задать эти вопросы, и я горжусь тем, как нормально звучит мой голос, несмотря на лед, сковывающий мои вены.

Он улыбается, и у меня все обрывается внутри. Улыбка неискренняя, в глазах его ледяной расчет.

— В пещерах, конечно. Там всегда жила моя семья.

От этих слов меня словно бьет током. Я выпрямляюсь, крепче сжимая пистолет, обмениваюсь взглядом с Дженсеном. Его брови взлетают вверх, пальцы барабанят по топорищу.

— На самом деле, это неправда, — поправляет себя Нэйт. — Раньше мы жили в хижине, недалеко отсюда. Очень давно. До того, как нам пришлось прятаться. Но мне больше нравятся пещеры. В хижине было тесно, воняло и всегда было холодно.

Он смотрит на меня, глаза сужаются. В них что-то промелькивает. Меня словно узнали.

— Ты — МакАлистер, — говорит он, это не вопрос, а утверждение.

— Меня зовут Обри. Обри Уэллс, — говорю я дрожащим голосом.

— МакАлистер, — повторяет он, будто я лгу. — У нас одна кровь. Как у той девушки. Элейн.

Мое самообладание дает трещину, пистолет дергается в руке.

— Лейни? Ты знал мою сестру? Где она? — слова вылетают прежде, чем я успеваю их остановить, полные боли и отчаяния.

— Знал? — повторяет он. — Я и сейчас ее знаю.

От этого откровения я чуть ли не теряю сознание.

— В смысле? Где она? — повторяю я.

— С остальными, — Нэйт, подходит к огню, греет руки, не проявляя видимого облегчения от тепла. Я поднимаю пистолет, автоматически следя за ним, палец на спусковом крючке, хотя инстинкт подсказывает, что пули не остановят его.

Кроме того, теперь, когда он здесь, говорит с нами, не похож на них, хотя должен, я не могу выстрелить в ребенка, это кажется неправильным, противоречит моим принципам.

— Знаете, я был первым, — говорит он непринужденно, будто о погоде. — Они скормили мне человечину, сказали, что это олень. Хотели убедиться, что я выживу. Мама была беременна, но все равно хотела, чтобы я выжил. Голод пришел постепенно. Когда отец съел плоть, он вскоре попытался съесть меня, но я уже менялся, так что… — он смотрит на нас, улыбаясь.

Меня пробирает дрожь. То, что он говорит… то, кем он себя называет… это невозможно. Но после того, что мы видели, можно ли отрицать что-то?

— Нэйт, — говорит Дженсен, подходит ближе, будто защищает меня. — Ты Натаниэль МакАлистер.

— Папа говорит, нельзя говорить свое имя незнакомцам, — его голос меняется, становится глубоким, взрослым: — Они задают вопросы, на которые мы не хотим отвечать.

Я вздрагиваю, пистолет дергается, но я держу его. Мой разум лихорадочно пытается сложить все вместе. Отряд Доннера. Семья МакАлистеров. Истории из детства — не сказки, а история.

Моя история.

— Это… это невозможно, — говорю я, качая головой. — Отряд Доннера… это было в 1847… Ты не мог жить с 1847 года.

— Ох, но я живу, — перебивает Нэйт, детским голосом. — Голод помогает. Мама говорит, это хорошо. Я всегда буду ее маленьким мальчиком, — его взгляд снова падает на Элая, на перевязанную рану. — Ваш друг хочет пойти к нам? Он меняется.

— Никуда он с тобой не пойдет, — рычит Дженсен, загораживая Элая, но мое сердце уходит в пятки. Если этот ребенок считает, что Элай меняется, то, вероятно, так и есть.

Мальчик — если его вообще можно так назвать — вздыхает как взрослый, который устал от упертого малыша.

— Ему скоро нужно будет поесть. Голод, когда только укусят, — самое страшное. Когда он проснется, то попытается вас съесть, даже если не захочет, — он смотрит на меня. — Элейн тоже думала, что сможет сопротивляться, поначалу.

— Так она… — начинаю я, боясь спросить, хотя уже знаю ответ. — Так Лейни жива?

— Настолько же жива, насколько и я, — говорит он. — Она не такая, как остальные. Больше похожа на мою семью, вероятно, потому что она и есть часть нашей семьи. Она одна из первородных. А новые… — он качает головой, глядя на Элая. — Папа говорит, что они просто животные. Голодные животные, которые не умирают, — он бросает взгляд на меня. — Ты тоже одна из первородных.

У меня холодеет внутри.

— Первородных?

— Кровь, — говорит Нэйт. — Кровь помнит. Даже через поколения, — он смотрит на меня, словно изучает. — Элейн говорила, что ее всегда тянуло к этим горам, к ее прошлому. Ты чувствуешь это?

В голове мелькают картинки: как мама сходила с ума, ее рассказы о чудовищах. Мои кошмары о снеге и крови. Как Лейни помешалась на отряде Доннера, чувствовала связь с тем, чего быть не должно.

— Не слушай его, — говорит Дженсен. — Он пытается тобой манипулировать.

— Я не лгу, — говорит Нэйт, звуча искренне обиженным. — Мама говорит, что ложь для слабых. Для жертв, — он смотрит на Дженсена многозначительно. — Таких, как ты.

Он поворачивается обратно ко мне, его выражение лица смягчается, становится почти сочувствующим.

— Я знаю, что Элейн хотела бы тебя увидеть. Она так долго ждала, когда ты наконец приедешь, — его голос снова меняется, становится выше, как у молодой женщины: — Обри, пожалуйста, вернись домой. Ты мне нужна.

Я замираю, пистолет чуть не выпадает из моих рук. Голос как у Лейни, с легкой хрипотцой и тем, как она всегда делала ударение на втором слоге моего имени. Голос, который я не слышала три года, только во сне.

Я чуть не плачу.

— Заткнись, — огрызается Дженсен на Нэйта, поднимая топор в знак предупреждения. — Закрой свой паршивый рот и прекрати играть в игры.

— Я не играю, — говорит мальчик, снова своим голосом. — Это семья. Кровь всегда помнит.

Нэйт вдруг быстро и плавно двигается к двери.

— Мне пора возвращаться. Мама волнуется, когда меня долго нет, и я устал. Требуется много усилий, чтобы быть таким, каким я был… когда-то. Иначе я бы уже съел вас, — просто говорит он, останавливаясь у двери. — Они все равно придут за вами.

— Кто? — спрашиваю я.

— Остальные, — отвечает он. — Мои родители, и даже Элейн. Мы можем обходиться… другими вещами. Мы можем справляться с голодом. Но новые — они не могут. Они соберутся и придут.

— Зачем ты нам это говоришь? — спрашивает Дженсен, сжимая рукоять топора до побелевших костяшек. — Зачем предупреждаешь?

Улыбка Натаниэля полна терпения, даже снисходительности.

— Потому что охота не приносит удовольствия, если добыча не убегает, — его губы скривляются в ухмылке. — Так говорит папа.

Он открывает дверь, впуская очередной порыв холодного воздуха.

— Я бы бежал на север, на вашем месте.

Больше не говоря ни слова, он выскальзывает наружу и с неестественной скоростью исчезает в ослепительной белизне. Дженсен захлопывает дверь, дрожащими руками задвигая засов.

— Иисус Христос, — шепчет он, поворачиваясь ко мне.

Я медленно опускаю пистолет, руки вдруг становятся свинцовыми.

— Это был голос Лейни, — глухо говорю я. — Точь-в-точь ее голос.

— Это не она, — настаивает Дженсен, хотя в его голосе звучит неуверенность. — Он играет с разумом.

— С какой целью?

— Чтобы заставить нас бежать.

— Он знает, Дженсен. И он, черт возьми, из 1800-х годов. Лейни жива.

Он смотрит на меня, в его глазах мелькает безумие, когда он пытается все осмыслить.

— Даже если она жива, она не…

— Не что? Ты видел этого ребенка! Он мог контролировать свой голод.