Долина смерти (ЛП) - Халле Карина

Решив, что я сделал все, что мог, я подхожу к окну и соскребаю лед. На улице все залито снегом. Буря прошла, оставив после себя мир, преображенный белым, искрящимся снегом под голубым небом.

— Буря прошла, — докладываю я, осматривая деревья в поисках каких-либо признаков движения, каких-либо наблюдающих глаз. — Снега по колено. В некоторых местах и выше.

— Это затруднит передвижение, — говорит Обри, подбрасывая последние дрова в разгоревшийся огонь. — Особенно без лошадей.

Воспоминание о потерянных лошадях пронзает меня болью. Я надеюсь, что Джеопарди добрался до безопасного места, до открытой местности, где он мог бы оторваться от любой погони. Он умный конь, знает эти горы почти так же хорошо, как и я. Если какая-нибудь лошадь и сможет вернуться на ранчо, то это он.

— Надо найти дрова, — говорю я, оценивая наши запасы. — Надолго их не хватит.

Я осматриваю скудную обстановку хижины — шаткий стол, три стула, несколько полок, привинченных к стенам, возможно, кровать на чердаке. Все это — потенциальное топливо, если до этого дойдет. А до этого дойдет, если мы останемся еще на одну ночь.

— Как у нас с едой? — спрашивает Обри, уже роясь в рюкзаках.

— Не очень хорошо, — признаюсь я. — Немного вяленого мяса, несколько энергетических батончиков, пакет с орехами. Может быть, хватит на день, максимум на два.

Она кивает с той же методичной эффективностью, которую она проявляла на протяжении всего пути.

— И что мы можем сделать? Какие у нас варианты?

Я внимательно обдумываю вопрос, взвешивая опасности и наши истощающиеся ресурсы.

— У нас есть три варианта. Мы можем остаться здесь, надеяться, что голодные потеряли интерес…

— Или, может быть, кто-то придет искать нас.

Я резко смотрю на нее.

— Ты говорила, что ФБР не знает, где ты.

— Не знает. Но разве ты никому не сказал, что мы здесь?

Я качаю головой, жалея, что хотя бы не сказал Маргарет, жалея, что не заехал к своей матери перед отъездом, как она просила меня.

— Я никому не говорил. Теперь ты понимаешь, почему. В любом случае, никто не придет нас спасать. Мы можем попытаться добраться до Шуга Боул, это ближайший форпост, хотя трудно будет идти по такому снегу без лошадей. Или…

— Или мы можем пойти туда, куда они нас гнали, — заканчивает она за меня. — В пещеры.

— Это самоубийство, — отрезаю я. — Эти пещеры — их территория.

— Да. Может быть. Но там исчезла Лейни, — указывает она. — Там мы можем найти ответы на вопрос, что с ней случилось. Что происходит с Элаем. Обо всем этом.

В пещерах могут быть ответы, но там же и смерть. Я знаю, она думает, что найдет там Лейни или ответы на то, что с ней случилось, но я знаю, что ей не понравится то, что она увидит, и знаю, что оттуда никто из нас не выйдет живым.

— Нам нужно все тщательно обдумать, — говорю я, начиная ломать один из стульев на дрова. Старое дерево легко ломается под моим ботинком, мы сможем поддерживать огонь еще несколько часов.

— Как у нас с оружием? Сколько у тебя патронов?

— Четыре, — говорит она. — Только один магазин.

Я встаю и иду к Элаю, ощупывая его штаны. Нет пистолета. Вероятно, потерял в снегу.

— У него ничего нет. У меня, может быть, три в винтовке. У нас есть топор, охотничий нож, молоток…

Мы замолкаем, и только треск огня и тяжелое дыхание Элая нарушают тишину маленькой хижины. Снаружи мир тих, после шторма осталась неестественная тишина, которая более тревожна, чем воющий ветер.

— Нам нужно поесть, — говорит наконец Обри. — Поддерживать силы, пока мы решаем, что делать.

Мы делим скудный завтрак из вяленого мяса и орехов, тщательно распределяя, чтобы у Элая было что-то, когда — если — он проснется. Еды едва хватает, чтобы утолить голод, но это хоть что-то. Напоминание о том, что мы еще живы, еще сражаемся.

Во время еды я замечаю, что Обри смотрит на меня с каким-то непонятным выражением.

— Что? — спрашиваю я, чувствуя себя неловко под ее взглядом.

— Просто думаю о том, что ты сказал раньше, — отвечает она. — О желании стать лучше, когда все это закончится.

Я чувствую, как к лицу приливает кровь, мне стыдно за свою недавнюю откровенность.

— Если мы выберемся отсюда живыми, — напоминаю я ей. — Это очень большой вопрос.

— Мы выберемся, — говорит она с неожиданной уверенностью. — Мы уже так далеко зашли.

В этот момент в дверь стучат.

Мы оба замираем, наши глаза расширяются от шока, и я осторожно поднимаюсь на ноги, глядя на дверь.

Никто из нас не произносит ни звука.

Стук повторяется. Тихие, четыре удара.

Я вижу, как Обри качает головой из угла комнаты. Хватаю топор и направляюсь к двери.

— Не надо! — шипит она.

Поднимаю руку, чтобы заставить ее замолчать. Я не собираюсь открывать дверь.

Медленно иду через комнату, вздрагивая, когда скрипят половицы, пока не дохожу до окна. Занавеска не закрывает все стекло, поэтому я осторожно выглядываю наружу, ожидая увидеть Хэнка, Коула или кого-нибудь еще по ту сторону двери.

Но никого не вижу.

Вытягиваю шею, чтобы лучше рассмотреть, и тут замечаю.

Это… ребенок.

Трудно сказать с этого ракурса, но ему около восьми лет, темные волосы, дрожит под черным пальто. Ребенок поднимает руку и снова стучит.

Я тут же отшатываюсь и смотрю на Обри.

— Там ребенок, — шепчу ей. — Это всего лишь ребенок.

— Нет, — говорит она, решительно качая головой. — Нет, это ловушка.

— Да нет же! Вижу, что ребенок. Никого вокруг нет.

— Помогите. Откройте, пожалуйста, — раздается из-за двери жалобный детский голос. — Я замерз. И маму с папой потерял.

Я тянусь к дверной ручке, но Обри хватает меня за руку.

— Не надо! — злобно шепчет она.

— Это ребенок, — шепчу я в ответ. — Он разговаривает. Он не один из них.

— Да, а Хэнк и Рэд тоже разговаривали прямо перед тем, как все пошло наперекосяк.

— Ну и пусть все пойдет наперекосяк. Это всего лишь ребенок. Не могу же я оставить его замерзать насмерть.

— Ты не соображаешь! — говорит Обри, размахивая своим пистолетом. — Ты думаешь, это нормально, что ребенок здесь?

— Мы не одни в этих горах, — возражаю я. — Люди катаются на лыжах, снегоходах. Он, наверное, отбился от родителей. Кроме того, если бы он был одним из голодных, он мог бы проникнуть сюда другими путями.

Тук, тук, тук.

— Пожалуйста! — кричит ребенок. — Я слышу, что вы там. Пустите меня? Я не чувствую ног.

Я стону, отталкивая Обри, кладу руку на замок.

— Я впускаю его.

Она направляет пистолет мне в голову.

— Нет.

Я медленно поворачиваю голову и смотрю на нее, недоверчиво.

— Ты серьезно держишь пистолет у моей головы?

— Я серьезно говорю, что ты не откроешь эту чертову дверь, — рычит она, ее вызывающий, но в то же время панический взгляд встречается с моим.

Я иду на риск.

Открываю дверь.

28

—

ОБРИ

Держу ствол направленным на голову Дженсена, ярость и страх сражаются во мне.

Он играет с огнем.

Замок щелкает, и я готовлюсь, палец напрягается на спусковом крючке, хотя я знаю, что не выстрелю. Дверь распахивается, и ледяной воздух врывается внутрь, неся вихри снега и что-то еще, что-то, от чего волосы на моей шее встают дыбом.

На пороге стоит ребенок, хрупкое создание с темными волосами, запорошенными снегом, закутанное в черное шерстяное пальто. Восемь, может, девять лет. Его взгляд тут же встречается с моим, словно Дженсен для него — пустое место. Что-то в этом взгляде, таком чертовски уверенном, меня пугает, и я прилагаю все усилия, чтобы не направить на него пистолет.

Он смотрит и слегка улыбается. Его глаза голубые, очень голубые, но не светятся неестественным белым, как у голодных.

Тем не менее, я перехватываю пистолет и держу его наготове у бедра.

— Спасибо, сэр, — говорит мальчик Дженсену неестественно четким голосом. — Можно мне войти? Ужасно холодно.