Моя навеки, сквозь века - Марина Повалей

Потянула на себя ручку двери. Карета качнулась, я выпрыгнула на… набережную, только где-то… где-то… не в центре.

Два молодца выросли по бокам от меня, неподалёку, сзади стоит ещё одна карета.

— Проходите, — один из них приоткрыл калитку, кивнув сторожу в будке.

Большая, пустынная территория, снуют немногочисленные люди в рабочей одежде – сотрудники.

А в самом здании коридор, нескончаемый, запутанный. Он мне напомнил…

— Что это за больница? — страшная догадка пришла с воспоминанием об экскурсии по крестам (1), там, в нашем времени, уже закрытым. Мои провожатые молчат.

Здание это гудит, как улей: какофония из звуков не смолкает ни на миг. Но сейчас мы куда-то приближаемся, куда-то, где очень громко. Всё выше и громче людской гвалт. Крики – кто-то вопит и визжит, кто-то кроет матом, другая бормочет, ещё кто-то поёт. Все голоса женские. И всё это одновременно, на полную громкость в одном помещении.

Хлопок двери – стало тише, мы удаляемся от голосов, только звук шагов по деревянному полу.

Скрип – ни единого слова, ни звука, от моих конвоиров.

Страшная, ужасная догадка: звуки, которых не должно быть в простой больнице – там люди отдыхают. Строение – если я правильно поняла, то от центра здания расходится сеть коридоров, по боками которых двери: палаты или… камеры?

Будто они увидели что-то на моём лице:

— Не делайте шуму, барышня. Здесь лечат души.

— Я… я передумала. Возвращаемся. Произошла ошибка: Александр…

— Идите вперёд, — он без агрессии, но уверенно подтолкнул меня.

— Вы не поняли. Я не сумасшедшая! Александр Вас…

— Нам велено вас сопроводить, мы вас сопроводим. Назад вас выведет только сам директор.

Мороз пошёл по коже. Оглянулась: если и побегу, в жизни не найду выход в этом лабиринте.

— Нет прошу вас. Вот, — дрожащими пальцами я протянула ему визитку, — позвоните ему. Наберите, он вам скажет! Подтвердит!

Второй хмуро глянул на визитку и продолжил путь, как ни в чём ни бывало.

— Вы… вы не верите мне.

Ноги перестали слушаться, меня подтолкнули, напоминая: шевелись.

— Наше дело маленькое: вас доставить на место, — он глянул на напарника, — да в разговоры с вами не вступать, вас не слушать.

— Не надо в палату! Отведите меня к главврачу, там есть телефон, я сама позвоню Александру Вас…

Один из конвоиров распахнул дверь – такую же, как и сотни других, через которые мы прошли.

Я замерла.

Комната, с виду, ничем не отличается от добротных апартаментов. Небольшая, без изысков, но полностью меблированная гостиная.

Снова толчок в спину.

— К вам придут и всё объяснят. Сидите тихо. Пытаться сбежать не советую. Да и вообще, не глупите. Вы живы, благодарите Бога, — выдавил нехотя мужик и захлопнул за мной дверь.

Полезла в карман – кольцо на месте, слава Богу!

Небольшой диван. Холодный, немного сыроватый, пропахший затхлостью.

Я не буду гадать. Не буду бегать. Не буду ничего выдумывать. Мне нужно немного отдохнуть, потом я подумаю о случившемся.

Кресты — ныне пустующее здание бывшего СИЗО №1 УФСИН России по г. Санкт-Петербургу и Ленинградской области. Находится на Арсенальной набережной.

29.04

Интерлюдия 1.

Чёрный воронёнок вспорхнул с ветки и приземлился у окна второго этажа, маленького, втеснённого промеж двух огромных зданий, особнячка.

Он увидел, как дверь кабинета приоткрылась, вошёл человек.

— Вы? Как? — газета выпала из рук хозяина кабинета, до чашки с чаем он так и не дотянулся.

— Не вставайте, не утруждайтесь.

Добрая злость на гостя, так не вовремя нарушившего покой ещё не покойника, но заживо похоронившего себя хозяина дома, вернула его в реальность.

— Ваши манеры всё так же оставляют желать лучшего…

— Не до манер нынче. Дело, не требующее отлагательств… — гость, по-хозяйски уселся в кресло, закинул ногу на ногу.

— Конечно-конечно! Спасти страну, которая без меня ну никак не справится, — он, хозяин, усмехнулся, поправив пышные усы. Да, он не хотел ничего делать, никого спасать. Но как же льстил ему каждый визит этого человека. А каждый новый становился всё реже. И он уже сам, иногда, так хотел, так ждал, когда он явится в очередной раз, просить и уговаривать… — даже не начинайте.

— Девятнадцатилетняя девчонка говорит, что она из будущего.

Хозяин так и не закрыл рот, открытый для отповеди.

— Она хороша собой, умна, воспитанна. Могла бы покорить весь высший свет, даже будучи мещанкой и иностранкой. Есть в ней что-то такое… энергично-истеричное.

— Всё ясно, — сдулся хозяин. — Таких дамочек привозят пачками. Они сами не знают, что ещё им выдумать со скуки, как выделиться из…

— Она не пытается. Её не интересует ни власть, ни деньги, ни успех у мужчин.

Бровь хозяина приподнялась:

— Скажи ещё, что ты сам её нашёл?

— Совершенно случайно. Она и близко не лезет ни во что, где могла бы добиться успеха.

— Ты что же, хочешь меня убедить в существование машины времени? — сама продолжительность разговора на такую абсурдную тему, заставила хозяина стесняться собственных слов.

— Посмеялись и будет. Меня другое беспокоит: во всем разговоре это интеллигентнейшай и образованнейшая женщина из всех, с кем мне доводилось говорить. Меня беспокоит даже не широта её взглядов и смелость убеждений…

Пласт снега свалился прямо на воронёнка, заставив того раскаркаться, и возмущение птицы, верней всего, адресовано было говорящим.

Гость, словно его позвали, рывком встал, подошёл к окну и отодвинул тяжёлую портьеру. Комнату залило ядовито-тусклым светом. Хозяин поморщился. Воронёнок снова каркнул. На этот раз благодарно, за улучшение обзора.

— Она более чем здрава, пока речь не заходит об одном единственном человеке… — глядя сквозь мутное стекло в глаза воронёнку, гость продолжил, — вот где теряется вся здравость, она теряет голову во всём, когда дело его касается.

— О! Так она просто одержима прекрасным, светлым чувством… — хозяин не понимал, почему гость так прицепился к девчонке.

— Хватит, Николай! Неужто ты думаешь, я бы приехал по ерунде! — он шандарахнул кулаком по подоконнику – воронёнок только моргнул. — Она забывает о собственной безопасности, жизни, ставит его на такой пьедестал… говорю тебе: она слишком рациональная су… во всём она рациональна, пока речь не заходит о нём.

— Но меня это не касается! — хозяин не мог ни забыть, ни простить, чтобы