Моя навеки, сквозь века - Марина Повалей

мы смогли остановить. Вам может стать плохо, — я погладила его по руке, — головокружение, сильная головная боль, потеря сознания, тошнота. Просто дождитесь врача, большего я сделать не могу. Но у вас может быть перелом шеи, давайте я помогу вам лечь на бок. Если вы потеряете сознание, эта поза наиболее безопасна.

Билеты ПДД из раздела оказания первой медицинской помощи так и вставали перед глазами.

Когда-то я так злилась на Васю, заставившего меня вызубрить эти правила. Пусть я и ездила с водителем, он должен был быть уверен, что в критической ситуации я выживу.

Вот я и выжила.

— Кто вы? Я… вроде бы знаю вас. Видел…

— Несчастная женщина, отчаявшаяся найти своего жениха, — из глаз полились слёзы.

— Кто он?

Искренняя, неподдельная надежда в моих плачущих глазах:

— Слепцов… Василий Александрович. Возможно, вы знаете, где я могу его найти?

Дядька улыбнулся грязными усами:

— Наш Бурый Медведь…

— Бурый Медведь? — я ничего не понимаю.

— Не обращайте внимания, — он говорит всё тише, мне пришлось наклониться к нему, — он цел… был цел… до последнего помогал вытаскивать раненых из под завала, потом уехал, домой, по всей видимости…

— Спасибо, мне пора, — сердце сейчас не выдержит такой скорости и просто остановится.

— Но подождите… вы… вы ведь можете помочь, вы обучены, а здесь столько раненых, рук не хватает… ваш ведь… он жив, а здесь…

— До свидания!

Я даже не стала слушать. Я не сестра милосердия, а это не моя война.

27.04

И снова я молилась всю дорогу. Если Вася сейчас дома… это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Тоня только кивнула: дома. И я стремглав понеслась наверх. Приближаясь к кабинету, с каждым шагом, всё громче и громче слышу родной голос.

Боже мой, от облегчения не могу дышать.

Я могла его потерять! Снова!

Влетела в кабинет, и бросилась ему на шею.

Плача громко, в голос:

— Господи Боже мой! Ты мог быть там! Ты чуть не умер!

— Всё хорошо, мой свет, обошлось. Ничего, ничего не случилось, я цел…

Он гладил меня по плечам, по волосам, давая выплакаться.

— Я чуть не умерла, слышишь? — оторвалась от халата, пропитанного собственными слезами, — чуть не умерла сегодня… как бы я без тебя… я не смогу, слышишь? Ты слышишь меня? Я умру, умру без тебя… — пальцы сами в него вцепились и никак не хотели отцепляться.

— Алиса, я живее всех живых, меня чудом, твоими молитвами меня не задело, не надо так, не говори, — он, как будто даже улыбался в голосе. Я не вижу, из-за слёз, опухшие глаза ничего не видят. —Мы будем жить долго и…

— Будем! — неожиданная, гениальная идея пришла мне в голову! — Обязательно будем, долго! — как же я не подумала об этом раньше, это было так просто! На поверхности: — мы уедем из России! Сейчас же всё продадим, всё бросим и уедем! Плевать на них на всех! Пусть передерутся, пусть убивают друг друга! — я совсем не обдумала ни эту свою мысль, ни как её преподнести, — мы уедем туда, где нас никто не знает, где нет войн, где мы сможем пожениться и всю жизнь любить друг друга, — с каждым моим словом он становится всё бледнее, строже, и, как будто злится. Только я не могу остановиться. — Нам это всё не важно, это не наше, нас не касается ни политика, ни…

— Остановись!

— Вася, Васенька… — я бросилась на колени, — я умоляю тебя! Заклинаю! Давай покинем Россию!

— Покинем Россию? — переспросил он слишком спокойно для своего вида.

— У тебя будет другое дело! Купим новый дом!

— Новый… дом? Встань немедленно! — он одним движением вздёрнул меня на ноги. — Никогда в жизни, больше, вы, Алиса Ивановна, не повторите всего того, что вы наговорили мне сейчас, — он сжал кулаки, словно хочет меня ударить. Я зажмурилась. — Запомните, чтобы никогда этого больше не сказать! Я прощаю вам эти речи, эту вашу слабость лишь едино: потому что вы женщина. И воля ваша от природы слаба! Я пошёл в политику, растоптал своё достоинство – то единственное, что никто и никогда отнять у меня не в силах! Растоптал! Вы! Вы убедили меня, что так дОлжно поступить. А теперь говорите: сбежать?! Как трусу бросить людей, которые мне поверили! — я сжималась с каждым его словом, словно он вбивает меня в пол. — Когда у меня начало получаться? Я иду на поводу, отдавая вам власть надо мной, доверяя, а вы… всё предать? Родину? Страну, которую я клялся защищать? Вы! — он махнул рукой, рассекая воздух. — Сперва навязываете мне грязные, отвратительные методы… скажите, в ваших этих видениях, в вашем будущем, что вы знаете, погибли сегодня люди? — я не успела и рта открыть. Слепцов шагнул ко мне, больно сжал за плечи, — отвечайте!

— Я… я не знаю. Я не знаю всего будущего, только кое-что…

— А если это я?

Пальцы больно впились в плечи, а я не могу и пискнуть.

— Если это я? Поддался вам! Влез туда, куда не следовало, и из-за меня погибли все те люди?

— Васенька… не говори так, милый…

— Вы когда-нибудь несли ответственность за что-нибудь, кроме себя? Не молчите! Клянусь Богом! Я просто не знаю, что сейчас с вами сделаю!

— Ннет.

— Не смейте. Не смейте больше вмешиваться! Не смейте рассуждать о том, в чём ничего не смыслите! Политика… это всё… просто не смейте…

Он разжал руки и я приземлилась на пол.

— Вася, я…

— Я не хочу вас видеть… — что? — просто не могу. Боюсь наговорить злого, боюсь, не сдержусь, причиню вам боль.

Халат распахнулся, показывая голую, тяжело вздымающуюся грудь. Если бы не эта грудь, он выглядел бы как скала, окаменелый.

— Ты… — голос дрожит, — вы хотите, чтобы я ушла?

— Алиса Ивановна! — услышала я голос… Герасимова! Который всё это время сидел мышью на диване у стены. — Пойдёмте, голубушка, я провожу вас. Василий Александрович много пережил сегодня, ему надобно отдохнуть.

Я пошла. Ничего не видя, не слыша вокруг…

Говорить с ним бессмысленно – не уговорю. Объяснять что-то, доказывать… как? Если он во всём винит себя