Воля владыки. У твоих ног - Рия Радовская

Дверь открылась, когда Хесса наконец сдалась и позволила себе закрыть глаза, отдаваясь ощущениям, проваливаясь в вязкое, жаркое томление. В ноздри ударил запах кродаха — сильный, яркий, свежий, как глоток ледяного воздуха. Знакомый. Только раньше от него не заходилось так сердце и все внутри не орало оглушительно: «Хватай! Держи! Выпроси, вымоли хоть немного близости. Вперед!»

Она с трудом приподняла тяжелые веки. В первую секунду даже не разглядела ничего: все плыло, как в густом тумане. Только запах вел, направлял, подталкивал. Хесса жадно втягивала его носом, хватала пересохшим ртом. Ее уже трясло, клацали зубы, как у припадочной. Первый советник владыки. Подлец, скотина каких поискать, проклятый Сардар, склонялся над ней — паршивой анхой из трущоб, как будто так и надо. Как будто пришел не проверить пленницу, а зачем-то еще. Хотя с какой стати ему проверять трущобную анху? Вчера уже напроверялся. Хесса до сих пор чувствовала жесткую хватку в волосах, колено на спине и мягкий ковер, в который ее тыкали мордой, как обделавшегося щенка.

— Сейчас развяжу, — сказал Сардар. — Вздумаешь беситься — вырублю.

Голос его звучал низко и раскатисто, посылая нервную дрожь по всему телу. Хесса хотела заорать, рвануться подальше, врезать головой под челюсть, но все силы уходили на то, чтобы сдерживать рвущиеся из глотки стоны. Текло уже неостановимо, тонкая промокшая тряпка впивалась в промежность не хуже дерюги, даже, пожалуй, сильнее.

Сардар не развязывал, просто располосовал кинжалом веревки и подхватил на руки.

— Какого… плешивого… мерина? — с трудом выдавила Хесса. По слову, еле ворочая языком. Получался какой-то убогий хрип вместо нормального возмущения. — Я сама могу!

— Заткнись. Будешь волочиться по коридорам до утра, соберешь всех встречных или свалишься по дороге.

— Куд-да ты меня тащишь, ур-род? — Хесса старалась совладать хотя бы с руками, но без толку — они тянулись схватить, удержать. Под тонкой рубашкой Сардара было тело — горячее, гладкое, сильное, чтоб ему провалиться, тело кродаха, и тянуло к нему со страшной, выворачивающей душу и мозги силой.

— Есть варианты? — выплюнул тот. — Трахать, психичка недоношенная.

— Убью, — пообещала Хесса, вцепляясь в его плечи сильнее.

— В другой жизни. Последний раз предупреждаю — не выделывайся.

— А то что?

— Оглушу и разберусь в бессознанке.

По глазам ударил яркий свет. Хесса зажмурилась, почувствовала под собой мягкое — наверняка кровать.

— Отцепись, — велел Сардар, но Хесса уже не могла. Пальцы будто свело и заморозило намертво. — Отцепись, сказал! Не денусь никуда.

Кожи коснулось ледяное лезвие. Сардар вспарывал тряпки так же, как веревки. Хесса выворачивала шею, елозя щекой по подушке, старалась не смотреть ни на себя, ни на него, особенно на него.

— Вяжи уже, — сказала, наконец справившись с руками, сжала их в кулаки и свела над головой.

— Зачем? Веревки нравятся?

Хесса не знала, что ответить. Сардар нависал над ней — разгоряченный, подозрительный, от него тянуло жаром и возбуждением, от него плавились мозги, и он, кажется, и вправду не собирался ее связывать. Почему?

— Не нравятся, — кивнул он. — Какая еще бредятина у тебя в голове?

— Рот заткни.

— Орешь громко? — ухмыльнулся этот ублюдок. — Ори на здоровье.

— Покусать могу от боли, — выдавила Хесса, снова зажмурившись, — слишком светло, слишком близко его глаза. Она даже знала откуда-то их цвет — серые. И плевать, что сейчас черный зрачок расползался почти на всю радужку, она все равно знала.

— Совсем двинутая? Какой еще, в бездну, боли?

— Лучше заткни, — повторила Хесса. Сардар не слушал, ну и пошел он. Сам виноват.

— Как любишь? На коленях? На спине? Сверху?

— Никак! Отвали и вставь уже, урод! — вот теперь прорезался голос. Запершило в горле, а рот вдруг наполнился слюной, потому что Сардар скинул рубашку и теперь стягивал с себя штаны. У Хессы сдавило в груди — большой. Больше, чем у Рыжего. Больше, чем у Мархана и Силача Пинта. Будет больно.

Но он хотя бы один здесь. Пока.

Без веревок и кляпа было странно и страшно. Дополнительное издевательство — иллюзия, надежда, что сможешь защититься, сделать хоть что-то. Непривычно. Некуда девать руки, чтобы не тряслись, нечего стиснуть зубами, чтобы не стучали безостановочно сейчас и чтобы не орать от боли — потом. Никакой возможности сохранить хотя бы тень достоинства. Проклятый ублюдок!

Сардар замер, разглядывая ее — взгляд скользил по телу, ощущаясь горячей волной выматывающей душу похоти. Хесса, кусая губы, смотрела тоже. Не могла рассмотреть лица — в глазах плыло от слез, но ясно видела качавшийся прямо перед ней тяжелый, толстый член с крупной побагровевшей головкой. Ноги у Сардара были бледными, и казалось, что член приставлен от кого-то другого. От какого-нибудь горного великана или ракшаса.

Он протянул руку, мягко провел кончиками пальцев по щеке, снимая слезы.

Из горла рвался позорный скулеж. Чего он хочет, тварь? Чтобы его умоляли? Чтобы она сама выпрашивала каждый удар, каждое унижение?

— Чего пялишься? — не выдержала Хесса.

— Пересчитываю синяки и следы от побоев. — Сардар коснулся шрама поперек живота, и Хесса выгнулась дугой, уходя от прикосновения. — Это что?

Отвечать не хотелось, но от желания подчиниться и не перечить жгло гортань.

— Цепь.

Тяжелая, сидела крепко, сначала просто натирала, потом от кожи остались лохмотья, а проклятая цепь въедалась еще глубже, в мясо. Рыжий не давал одеться. На жаре запах крови становился невыносимым, на него летели мухи.

Сардар обхватил ладонями за пояс, придавливая к кровати, спросил хрипло:

— Рыжий?

Хесса скривилась: какая, к бестиям, разница, кто. Все вы такие, похотливые мрази. А Сардар вдруг склонился и прижался губами прямо к центру безобразного шрама, над пупком.

— Что ты… — вскрикнула Хесса и осеклась, когда кожи коснулся язык. Горячий, влажный, он проходился широкими мокрыми мазками — так зализывают детенышей анкары и кошки. Перехватило горло, от потрясения снова отказал голос. Хесса могла только беззвучно разевать рот и сжимать кулаки, дрожать, изгибаться, и смотреть, смотреть, не отрываясь, на его затылок, на неровно, как-то по-дурацки, небось по последней моде подстриженные светлые, еще светлее, чем у самой Хессы, волосы. Те касались живота, щекотали и тоже изводили, но